Девушка бросила взгляд на мать, та милостиво кивнула, и тетушкин веер был принят. Девушка тоже улыбнулась, на сей раз по-настоящему, в улыбке сверкнули белые зубы. У меня заколотилось сердце, будто я без передышки взлетел на третий этаж у себя на 67-й стрит.
— Как вас зовут, мисс? — спросил я, кажется, весьма невнятно.
— Эстрелли́та, — услышал я довольно холодный ответ, за ним последовала вновь искусственная, одними губами, улыбка.
— И давно вы здесь?
— Только два месяца.
— А я уже чуть ли не год.
Несмотря на охватившее меня смущение, хотелось поговорить с девушкой побольше, но ее мать тут же передала мне тарелку с недоеденным рисом, и я вынужден был отправиться на кухню. Вернувшись, я обнаружил, что Эдди занимал разговором Эстреллиту. Меня схватила зависть, но Эдди тут же заявил:
— А мы тут разговариваем о тебе.
Я покраснел.
— Почему?
— Она спросила, что ты здесь делаешь.
Щеки мои стали пунцовыми.
— Мой дядя и тетя — хозяева панситерия, — смущенно произнес я.
— То же самое сказал и Эдди, — заметила Эстреллита. — Мне понравилось, как у вас кормят, почти как в Маниле.
Эдди бросил нас и направился к блюду с рисом. Голос девушки зазвучал более оживленно, мы продолжали разговаривать по-английски. Где бы филиппинцы ни встречались, они всегда начинают говорить по-английски, а все из-за того, что у нас много языков и наречий и если хочешь быть уверенным, что тебе ответят, говори по-английски, его знают многие. Эстреллита произносила слова правильно и очень мило, я мог бы слушать ее часами…
— Нам пора уходить, — вмешалась в разговор мать.
Сказала она это тихо, но голос ее оглушил меня. Вместо того чтобы сказать какую-нибудь любезность, я растерянно улыбнулся, так я был огорчен. Я собрался было поблагодарить их за внимание к нашему ресторану, но они уже прощались с тетей Салли. Крылатые рукава тетушки смялись и поникли. Я заметил, как мистер Лопес подзывает такси, и вернулся к Эдди. Его тарелка была вновь пустой.
— Как же с ней увидеться? — взволнованно спросил я. Можно было подумать, что я только что сбежал с третьего этажа нашего дома.
— Они живут в отеле «Лэ́нгуелл» на 44-й стрит, неподалеку от Бродвея. Можем сходить, если хочешь.
— Обещаешь?
Тут раздался тетушкин голос: она просила помочь убрать грязные тарелки. Эдди двинулся за мной и тоже начал убирать посуду.
Панситерий опустел часам к четырем. Наступила тишина. Я огляделся. Вокруг стояли цветы: на окне — от булочной Ро́кси, на главной стойке — от мясного магазина, на боковой — от зеленщика Энтони. Как и рукава блузки тети Салли, они поникли.
— Итак, — заявил дядюшка, потирая руки, — мы начали заниматься бизнесом. Будем надеяться, что с завтрашнего дня к нам потекут денежки.
На его баронг-тагалоге виднелось огромное пятно от соевого соуса, но это, должно быть, его не трогало. В тот вечер мои опекуны не стали слушать свою любимую радиопередачу, а завалились спать. Они так умаялись в своем заведении, что храпеть начала даже тетушка, чего за ней не водилось. Я же вертелся в постели и не переставал думать об Эстреллите. Ее прелестное личико стояло у меня перед глазами. Наконец я не выдержал, включил настольную лампу, вытащил лист бумаги и принялся сочинять ей послание.
Сегодня мне не уснуть, — с чувством начал я. — Ваше лицо даже во тьме все время передо мной, сердце готово рыдать от любви…
Я зачеркнул «от любви» и написал «от чувств» и продолжал:
…от чувств к вам. Поверьте, Эстреллита, дорогая, я еще ни разу не встречал такой удивительной девушки, как вы. И сердце мое готово рыдать от любви…
Здесь я заметил, что об этом уже писал, зачеркнул. Перечитав письмо, я почувствовал всю свою беспомощность, нервно скомкал лист и бросил под стол. Веки мои отяжелели, сон начал брать свое, я выключил свет и вернулся в постель.
Уснул я мгновенно. Мне приснился праздник цветов в родном баррио… Королева цветов Эстреллита шла впереди процессии в белой мантии из хуси, в руках у нее был букет из белых и пурпурных орхидей, горных лилий и веток с крошечными благоухающими цветами сампаги́ты. В полночь я вновь проснулся и не сомкнул глаз уже до утра. Я беспокойно метался в постели, пока тетя не пошла готовить завтрак. Я поплелся за ней на кухню, чем необыкновенно удивил тетушку.
— Проголодался, — соврал я, протирая глаза, хотя следовало бы сказать «влюбился». Заговори я в такую рань о любви, тетушка наверняка решила б, что я рехнулся или пребываю в лунатическом сне.