И сразу же Пушкин обращается к вопросу — можно ли или нельзя рифмовать слова одной и те же части речи в одной и той же форме. Речь идет о так называемых глагольных рифмах, которые быстро надоедают читателю и убеждают в недостатке мастерства у автора.
Интересно, что в своей шуточной поэме Пушкин, высказывая какое-либо положение, в практике стиха высказывается одновременно как в защиту, так и против этого положения. Так, выступая в защиту глагольных рифм, он дает ряд — «надоел» — «хотел» — «совладел» и «разбавляет» их двумя наречиями и существительным: «в забаву», «на славу», «за октаву». Другими словами, говоря по-пушкински, «из всякой сволочи вербует рать».
Первую статью нашего цикла я посвятил ритму — тому, без чего стихотворная речь вообще не может состояться, что составляет основу русского стиха, что непосредственно до основания преобразует речь и по чему мы безошибочно отличаем стихи от не стихотворной — бытовой, научной, официальной и так далее речи. Попутно замечу, что вроде бы ритм не изначальное и не необходимое свойство речи, но он настолько повсеместно и ежеминутно вжился в жизнь человека, овладел его сознанием, что людям пришла счастливая мысль создать ритмическую, стихотворную речь. Если мы привыкаем к ритму смены дня и ночи, времен года, биения нашего сердца, ритму нашего дыхания, то почему бы не ввести ритм в речь и не пользоваться им в тех случаях, когда без него просто невозможно обойтись, когда охватывает сильное, не умещающееся в обычных словах переживание.
Но ритм не единственное качество, присущее стихотворной речи. Не менее слышимой, не менее ощутимой, делающей речь стихотворной, является рифма. Хотя, предупрежу вас, рифма не обязательно присутствует во всех русских стихотворных текстах. Я лишь упомяну о них, лишенных рифмы стихотворениях, поскольку вы вряд ли обратитесь к этому требующему большей виртуозности и мастерства разделу стихотворства. (Для читателей стихов, а не для потенциальных поэтов и стихотворцев напомню, что такие нерифмованные стихи называются белыми.)
Я же преследую здесь только конкретные, практические цели — овладеть рифмой, другими словами, научиться отличать рифму от «нерифмы», умело вводить рифмуемые слова в ритмическую конструкцию, не тратить времени на то, чтобы как-нибудь втиснуть никак не входящее в строку слово, а просто изменять рифмуемые строки.
ВТОРОЙ ШАГ
Говоря об отличии рифмы от не рифмы, я настаивал на том, что рифмы нужно слышать ушами, а не искать глазами буквенного совпадения. Это обусловлено тем, что вследствие редукции безударные гласные, обозначаемые разными буквами, могут звучать одинаково. Но это касается не только безударных слогов, но и ударных — тех, на которых держится рифма.
В зависимости от того, каким по счету является последний ударный слог в стихе, рифмы разделяются на мужские (последний в стихе слог — ударный), женские (последний ударный слог в стихе — второй от конца стиха), дактилические (последний ударный слог — второй от конца стиха) и гипердактилические (последний ударный слог — третий от конца стиха). Обычно в классическом стихосложении чередуются женские и мужские рифмы. Именно так написано подавляющее большинство прочитанных вами стихотворений.
Давайте постараемся овладеть мастерством рифмовки по известным образцам. Для этого нам придется ввести еще одно необходимое определяющее понятие — это порядок следования рифмующихся стихов, что называется в стихосложении рифмовкой. Если рифмующиеся стихи соседствует, это парная рифма («Ехали медведи / На велосипеде, / А за ними кот / Задом наперёд. / А за ним комарики / На воздушном шарике. / А за ними раки / На хромой собаке»).
Прелесть этого стихотворения Чуковского, кроме всего прочего, еще и в том, что здесь присутствуют мужские, женские и дактилические рифмы. Это, я думаю, делает его таким веселым и задорным. Причем, никого порядка в следовании рифм здесь нет: первые два стиха связаны женской рифмой, вторые — мужской, третьи — дактилической, четвертые — снова женской. Мы сами вслед за раками скачем на хромой собаке, порядок движения изменяется на ходу: наше читательское ожидание, о котором мы уже сказали, требует повтора рифмовки, а она без всякого порядка изменяется.
Нужно сказать, что в наиболее страшные моменты Корней Чуковский вообще отказывается от ожидаемых читателями рифм, чем еще больше подчеркивает ужас происходящего: «Вдруг из подворотни / Страшный великан, / Рыжий и усатый / Та-ра-кан! / Таракан, Таракан, Тараканище!»