И вдруг он застыл, не веря своим глазам, потому что Ненаше решительно и не выказывая никаких признаков боли сунул палец прямо в кипящий соус, булькавший в кастрюле. Он подержал его там несколько секунд, а потом сунул в рот. Его лицо изобразило детское любопытство, потом стало задумчивым. Он долго что-то подсыпал, помешивал, снова сунул палец, облизал, удовлетворенно кивнул и позвал Якова к столу.
Еда была ароматной и вкусной и не напоминала ничего, что Якову доводилось есть до этого.
— Жуй тщательно и ешь медленно, Шейнфельд, — сказал Ненаше. — А кроме того, тебе разрешается оставить в тарелке сколько угодно. Это хорошая привычка.
И, увидев недоуменный взгляд Якова, пояснил:
— Настоящая любящая пара никогда не ест слишком много. Если ты видишь в ресторане пару, которая ест слишком много, значит, они ненавидят друг друга, они хотят убить друг друга этой едой, а главное — они наполняют живот, чтобы иметь оправдание не идти потом вместе в постель.
И, помолчав немного, закончил:
— А самое важное, Шейнфельд, что в любви, что в еде, — это правила. В доме, где нет правил, Судьба буянит, Везенье мешкает, а Случай наведывается слишком часто. А в доме, где есть правила, Судьба выполняет, что ей велят, Везенье вообще ни к чему, а Случай стоит под окнами, стучит и кричит, но войти не может.
В доме оставалось несколько больших листов желтой бумаги, еще не нарезанной на записки. Ненаше нашел их и велел Якову написать на них кулинарные правила и запреты, порой весьма странные, и повесить их на стену в кухне:
«Нельзя хранить муку вместе с приправами».
«Нож должен быть длиннее диаметра пирога».
«Кориандр — это спятившая сестра петрушки».
«Во время еды свет должен быть таким же ярким, как для чтения».
«Груши нужно хранить так, чтобы они не могли прикоснуться друг к другу».
«Переднюю часть коровы едят зимой, а заднюю — летом».
«У всего, что пьют, есть свой партнер в том, что едят».
А в одно прекрасное летнее утро, когда оба они сидели в трусах в шатре и заучивали правило: «Яйца выливают сначала в маленькую мисочку и только потом — в общую миску», — итальянец внезапно, без всякого предупреждения, хлопнул себя по лбу и завопил:
— Кретино! Кретино! Кретино! Как я не подумал об этом раньше? Теперь я знаю, как поднять камень Рабиновича!
И с этого дня и далее он зарекся подражать людям, животным и птицам и на несколько дней даже говорить стал новым голосом, который был таким странным и чужим, что Яков подумал, что это и есть его настоящий голос.
Начался новый этап. Теперь итальянец больше не играл с деревенскими ребятишками и не дразнил коров и соек. Отныне он посвящал все свои свободные часы наблюдению за движениями Моше Рабиновича и заучиванию того, как и что он делает.
13
Как-то раз Номи получила письмо от своей подруги, девушки из Нахалаля, которая училась с ней в Иерусалиме на курсах мошавного движения[68]. Подруга приглашала ее к себе на несколько дней.
— Ты едешь к нему? — спросила Юдит.
— Я не еду «к нему»! — рассердилась Номи. — И что это вообще значит: «к нему»? Я еду к своей подруге и, возможно, навещу «его» тоже.
Одед взял ее в Иерусалим в своей молочной автоцистерне.
— Где вы будете спать? — спросил он со скрытой злостью.
— На улице.
— Я спрашиваю, где ты будешь спать. Номи, так отвечай и не умничай.
— Я подойду к незнакомым мужчинам с золотыми зубами и пожелтевшими от сигарет усами и спрошу, могу ли я переночевать у них, и если они скажут, что у них нет лишнего места, я скажу: ничего страшного, дорогой, мы можем поместиться в одной кровати.
— Если ты будешь продолжать в таком духе, я немедленно развернусь и верну тебя в деревню.
— Ничего ты не развернешься, и никого ты не вернешь. У тебя молоко скиснет за это время.
— А где твоя подруга? — спросил Одед после трехчасового молчания, когда над зданием иерусалимской «Тнувы» уже занимался рассвет.
— Она сейчас придет, — сказала Номи.
И действительно, девушка из Нахалаля встретила ее и привела в свою комнату в расположенном неподалеку Бухарском квартале, где Номи уже ждал Меир, который пригласил ее выпить сладкий крепкий чай в столовой для рабочих ночной смены в районе Бейт Исраэль.
Утренний холод стоял в воздухе. Номи прижала ладони к маленькой толстой чашке, так непохожей на тонкие русские стаканы в отцовском доме.
68
Мошав (букв.: поселение;