— Поэтому вы отвергли его?
Её передёргивает, на этот раз более заметно — будто он брызнул водой на непослушную кошку.
— Он рассказал вам.
— Довольно давно. Ещё до того, как мы сблизились.
На лице Аланы отражается масса эмоций, прежде чем она успевает надеть на себя профессиональную маску. Ганнибал знает кое-что о ней, знает о её истории с Уиллом. Ладно. Она справится с этим.
— Да, — отвечает она, выпрямляя спину и вскидывая голову. — Поэтому я ему отказала. Мои чувства к нему не так важны, как его самочувствие.
Что ж, вот и удар.
— А что насчёт его чувств к вам?
— Они тоже не так важны, как его благополучие. То, что он хочет чего-то, не значит, что он это получит, особенно если всё может плохо отразиться на нём. Это относилось ко мне, а сейчас, очевидно, к вам. Вы психиатр, Ганнибал, вы знаете это. Не говоря уже о том, что Уиллу необходимо осознать, кем он является, и точно так же, как он работал раньше, связывая себя с другими людьми, сейчас он хочет связать себя с человеком, предлагающим ему стабильность и понимание. У всех нас были пациенты, в которых мы влюблялись, и все мы понимаем, почему нельзя использовать их в своих целях.
— Я не использую его в своих целях!
Спокойствие уходит в считанные мгновения, маска исчезает с лёгким дуновением ветра, и это зрелище пугает Алану. Ганнибал возвращает себе доминирующую позицию, обнажает зубы и решает изменить ситуацию.
— Я знаю, что это выглядит неубедительно, но уверяю вас, я думаю только о благополучии Уилла.
Эта ложь звучит так агрессивно, что он почти чувствует острый привкус крови на языке.
— Нет, не думаете! Простите, Ганнибал, но вы об этом не думаете! Вы позволили своим чувствам ослепить вас. Вам нужно отступить!
— Отступить как психиатру или как любовнику?
— И то, и другое, — отрезает она. — Более очевидно, что как психиатру, но и как любовнику тоже. Вы слишком тесно переплели эти понятия. Ваши отношения не восстановить.
— Он наслаждается моей компанией. Он говорит, что я помогаю ему твёрдо стоять на земле.
— Конечно, он считает вас своей опорой. Но это не значит, что вы должны спать с ним! Чесапикский Потрошитель причиняет ему достаточно вреда и без вашей помощи, Ганнибал.
Вот это ирония.
— Вам просто нужно прекратить это, — продолжает она. — Я понимаю, что вам будет сложно это сделать, но вам необходимо осознать, что нужды Уилла сейчас куда более важны, чем ваши собственные, а он просто не сможет сделать это самостоятельно.
— Вы и ему это говорили?
— Да. Да, говорила. Знаю, это не слишком красиво, но он обязан был услышать то, что я должна была сказать, как и вы. Я знаю вас, как высококвалифицированного профессионала, прошу, не разочаровывайте меня.
Ганнибал представляет, как она говорит об этом Уиллу. Он представляет, как она говорит об этом Уиллу, как он слушает, думает, на что его могут спровоцировать подобные слова, и ярость одолевает остатки его терпения. Прекрасно. Он вооружается, парирует и наносит ответный удар.
— Я не уверен, что сподвигло вас прийти ко мне и сказать это, Алана. Я ничего не могу поделать, хотя и вижу, что вы хотите помочь Уиллу, так что вы сможете самостоятельно оказать ему поддержку, если измените своё мнение.
Реакция не заставляет себя ждать.
— Как вы можете?
Вот она, ярость, которой Ганнибал не может не любоваться, боевой дух. Он чувствует чужую злость отстранённо, словно дразнит тигра в клетке, но напоминает себе, что зверь более чем способен дотянуться до человека сквозь прутья, и разорвать его на части, если тот подойдёт ближе.
— Мои чувства к Уиллу здесь ни при чём! Я пришла как друг, не более того. Не пытайтесь уличить меня в том, чего нет.
Ганнибал размышляет, не убить ли её. Он помнит, как ударил её головой о стену в доме Хоббса, помнит глухой удар кости о кирпич и представляет, как это повторяется. Но на этот раз сильнее. Чтобы получился не глухой стук, а треск, такой же, как бывает, если надавить ложкой на карамельную корочку идеально приготовленного крем-брюле. Он не слишком одобряет убийство людей в собственном доме, увы, — какая досада — и, по правде говоря, не слишком стремится убить Алану. Она нравится Ганнибалу. Она умна, добра и очень привлекательна, и Ганнибал заключает, что она — одно из самых приятных украшений его жизни. Уилл её превосходит, само собой, так что, если убийство будет необходимо, чтобы уберечь маленькую клетку Уилла, он не станет сомневаться. Сейчас, по правде говоря, он бы предпочёл менее радикальные меры. Пока они ещё возможны.
— Я хотел бы попросить вас уйти, — негромко говорит он, и Алана смотрит на него с таким удивлением, словно он только что дал ей пощёчину. Ганнибал знает, что никогда не стал бы выставлять её из своего дома подобным образом, но это то, что сделал бы на его месте любой другой. Он словно надевает чужой облик: покинутого умника, ослеплённого любовью, виновного, но не такого ответственного, как хотелось бы Алане. Ганнибал сделал вывод, что люди многое прощают во имя любви.
— Что? Ганнибал, вы можете просто…
— Уже поздно, я устал, и я не обязан продолжать этот разговор прямо сейчас. Пожалуйста. Пока ситуация не вышла из-под контроля, и мы не наговорили друг другу лишнего. Я бы не хотел лишаться такого друга как вы, а если мы продолжим разговор, боюсь, это произойдёт.
Но он только и делает это с самого начала разговора, и Ганнибал знает, что Алана права, как никогда. Грубо закончить всё, умело изображая вежливость, — лучшее, что он может сделать.
— Пожалуйста. Я вижу вашу точку зрения. Не заставляйте меня защищаться, я не могу и не буду. Я люблю его, Алана.
Слова звучат обыденно и чуждо, и Ганнибал испытывает к ним колоссальную ненависть. Он злится, что Алана вынудила его произнести их, потому что они никогда не будут значить то, что должны, и никогда не станут подходящими для правды. Он мог бы взять клещи и вырвать все до последнего зубы у себя во рту в доказательство. Ганнибала это удручает, и он изо всех сил старается сохранить лицо.
Алана моргает и кажется откровенно недовольной.
— Ладно, — говорит она. — Если вы так хотите всё закончить, не буду вам мешать. Но я не стану поддерживать то, что вы делаете, и лишь понадеюсь, что вы вернёте свой рассудок, и мы поговорим об этом немного позже.
Ганнибал ничего не отвечает, фальшиво улыбается, вероятно напоминая Алане о прокисшем молоке, и провожает её к двери.
— Я просто волнуюсь насчёт него, — она делает последнюю попытку, стоя у открытой двери. — Пожалуйста, Ганнибал.
— Уверен, Уилл ценит ваше беспокойство, — отвечает Ганнибал и закрывает дверь. Он слышит, как Алана уходит, как её каблуки стучат по тротуару, и улавливает бормотание, радуясь, что она не произнесла это в доме, потому что Ганнибал откровенно недолюбливает подобные выражения. Он возвращается в гостиную и становится у камина, мысленно считая до ста, думая о крови и внутренностях, а сущность льва постепенно влюбляется в израненного, но определённо зубастого ягнёнка.
***
Тем вечером Уилл не приходит к нему. Ганнибал лежит в своей постели, глубоко обеспокоенный, и задумывается о том, чтобы просто поехать в Вулфтрап, но так и не встаёт, чтобы это сделать. В конце концов, он просыпается чуть позже рассвета, удивляясь, что вообще смог уснуть, и несколько часов бродит по дому, прежде чем отправиться в офис.
***
Ганнибал принимает шесть пациентов, обедает в одиночестве и дочитывает книгу рано вечером. День выдаётся трудным по причинам, которые он не слишком хочет озвучивать, и заметно меняется, когда звучит звонок, дверь распахивается и закрывается, а Ганнибал слышит, как Уилл вешает пальто.
— Уилл, я думал, что уже не увижу вас сегодня, — говорит он, шагая по коридору, чтобы поприветствовать гостя.