Дрожь пронзила мою грудь. Я обхватила его щеку ладонью. Его кожа была такой холодной. — Фин?
Он застонал, склонив голову мне на руку. Что-то пробормотал.
— Фин, где Коул?
Снова стон, затем его веки затрепетали. Он моргнул и поднял голову, голубые глаза наполнились болью и усталостью. Я держала свою руку там, где она была, предлагая то немногое утешение, которое могла, и зная, что этого недостаточно.
— Не знаю, — прошептал он, скривив губы в усмешке. — Он убил Элери.
— Он пытался. Как он узнал, что она шпионит за ним?
— Она не так умна, как думает, — проговорил Коул. Я резко выпрямилась, оттягивая биту назад, готовая замахнуться. Он стоял в дверях спальни, уперев руки в бока. Практически беззаботно. У него хватило наглости улыбнуться мне. — И Финеас тоже, хотя я надеялся убедить его присоединиться ко мне. Кажется, теперь он питает к тебе какую-то странную преданность.
Я отступила на шаг от Фина, отодвинувшись от него на безопасное расстояние от своей замахивающейся руки. Ярость пронзила меня при одном взгляде на Коула, такого самодовольного из-за событий, которым он позволил развернуться, и бойни, происходящей через улицу. Все мое сочувствие умерло с первым же криком, который я услышала внутри театра.
— Однако ты по-прежнему производишь на меня впечатление, — восхитился он. — Твои способности, мягко говоря, преуменьшены.
— Значит ли это, что на этот раз ты готов сразиться со мной сам? Или у тебя есть еще подчиненные, которых я должна убрать первым?
— Мы могли бы стать лучшими союзниками, чем врагами.
Я разразилась громким смехом. — Потому что мы очень похожи? Убиваем сотни людей и пригвождаем старейшин кланов к стульям?
— Я обещал ему место в первом ряду.
— Ах, ну, тогда все в порядке.
— Ты очаровательна, Эвангелина, правда. Сохранить рассудок после всего, что тебе пришлось пережить. Признаюсь, я думаю, что твое упорство превзошло даже самые смелые ожидания Товина. Он проиграл, потому что недооценил, на что способны влюбленные, чтобы выжить. Он никогда не понимал этого в людях.
Я не знала, пытается ли он подначить меня и заставить атаковать, или просто ведет светскую беседу, чтобы помешать мне остановить нападение в театре. Впрочем, это не имело значения, потому что ничего из этого не работало.
— Знаю, что это мало что значит, но я не знал, что Келса запланировала для тебя, — сказал он. — Я не был посвящен в подробности.
Ладно, может быть, его слова стали меня задевать. Мне пришлось мысленно сдержать свой гнев, чтобы не замахнуться концом этой биты на его голову. Незнание не являлось оправданием, учитывая, что Келса была гребаным гоблином. Они никогда не славились любезностью — особенно по отношению к охотникам.
— И я искренне сожалею о Джесси и Эш, — продолжил он. — Они тоже были моими друзьями, но я уже согласился помочь Товину…
— Заткнись на хрен! — Жар вспыхнул на моих щеках. Все остальное мое тело похолодело. Дрожь пробежала по спине, вызванная яростью и ненавистью. — Ты не можешь назвать их имена или жалеть, что они мертвы. Ты мог бы это остановить. Ты мог предотвратить все это!
Его веселость испарилась. Он прищурился и выпрямился, плотно сжав губы. — Возможно, но то, что произошло, уже не изменить. Они мертвы, а ты нет. Хочешь почтить их память, умерев снова?
— И кто же меня убьет? Ты?
— Если уж на то пошло, то да. Ты препятствуешь моему видению этого города.
Фыркнула. — Видению? Ты бредишь.
— Грядут перемены, Эвангелина, хочешь ты того или нет. И только от тебя зависит, будешь ли ты на стороне, вносящей изменения, или на стороне, которую поглотит прогресс.
Хуже самих слов было осознание того, что он искренне верит в собственную пропаганду. Коул убедил себя, что действует правильно, и он делает это в интересах всех видов. Он, казалось, забыл, что, как вид, люди могут превосходить Падших численностью, пять миллионов к одному, но их уникальные способности и магические таланты почти уравняли эти шансы. Если мы потеряем этот город из-за гоблинов и полукровок — или еще хуже — мы потеряем другие города, мы потеряем все.
— Могу я задать тебе вопрос, Коул?
Он склонил голову набок. — Конечно.
— Если бы Рейн могла увидеть тебя сегодня, и все эти смерть и боль, в которых ты участвовал, что бы она сказала? Будет ли она все еще любить тебя?
Вопрос был одновременно и правильным и неправильным. Его лицо потемнело от ярости, а все тело напряглось, готовясь к нападению. Я почти видела воображаемый пар, поднимающийся из его ушей.