- Да. Что фиолетовый "Пуазон" - это аромат женщин, в которых скрыто много возможностей, но они об этом подчас и не догадываются.
- Умница! Я это и пытаюсь всё время сделать – разбудить тебя, раскрыть твои возможности. Мне не нужно, чтобы ты меня благодарила. Мне нужно, чтобы ты подо мной кричала, как тигрица. Нам, мужчинам, это необходимо. Мы так устроены. У нас от этого голову сносит и мы на все готовы для вас. А вы…- он внезапно замолчал и отвернулся, словно хотел что-то сказать, но передумал.
- Говори, - потребовала я. - Скажи всё и сразу.
- Ты обидишься.
- Нет. Если начал, то говори.
- Вы очень часто имитируете эту страсть. И думаете, что успешно нас обманываете. А мы всё знаем, но молчим. А куда деваться? Если с другой женщиной будет всё тоже самое, и с третьей, и с четвертой, то зачем вообще рыпаться? Но иногда нам встречается та самая, которая не играет. Которая не дает, а отдается вся, без остатка, и берёт сама. Мы таких нюхом чуем, как псы, на расстоянии нескольких километров. И тогда нам уже всё равно, что вся жизнь под откос и к чёрту в пекло. А вы потом спрашиваете: чем та, другая, лучше вас? Она не лучше. Она единственная. Других таких нет.
Я почувствовала себя так, словно мне дали пощёчину. Я понимала, что это он не только про меня. Но если Сергей думал также? Неужели всё дело в этом? И Бабка-Ёжка просто сумела дать Сергею то, чего не сумела я?
- Прости меня, - я пыталась застегнуть блузку, но пальцы плохо слушались.
Боже, какая идиотка! Вечно себе что-то напридумываю! Как стыдно, господи! Никогда в жизни мне не было так стыдно! На глаза навернулись слёзы. Еще не хватало разрыдаться при нём!
- Где у тебя ванная? - я вскочила с дивана. – Мне нужно…
- Подожди! – он бросился ко мне, схватил за руки. – Ты не поняла. Я так и знал! Сядь и выслушай меня, - он силой усадил меня на диван.
Я не сопротивлялась. Я вообще не могла ему сопротивляться. Чтобы он сейчас ни сделал.
- Я знаю, кем кажусь со стороны, - он снова вскочил на ноги и принялся нервно расхаживать по крыше. –Таким удачливым мальчиком-минором.
- Мажором, - тихо подсказала я.
- Да, мажором. Из богатой семьи. Которому всё легко давалась, буквально само падало в руки.
А разве это не так? – подумала я, но промолчала. Хотя, видимо, мои мысли все же отразились на лице.
- Но это не так, - словно отвечая на мой безмолвный вопрос, произнес он. – У меня действительно богатая и очень известная семья. Только я в ней был паршивой овцой. Мой отец был очень деспотичным человеком. Он всё продумал за меня и тщательно расписал мою жизнь чуть ли не с пеленок. А я хотел жить так, как сам считаю нужным. Поэтому в восемнадцать лет я сбежал из своей шикарной жизни на улицу. Мои прежние друзья моментально стали чужими людьми. Естественно, кому нужен нищеброд и клошар? А я отправился бродить по миру. Меня ограбили и почти до смерти избили в Мексике, я чуть не загнулся от лихорадки в Судане. Я замерзал на Аляске и умирал от жары в Эмиратах. И везде, где бы я ни был, в последнюю минуту, когда, казалось: всё, на этот раз конец, вдруг появлялись незнакомые добрые самаритяне, которые мне помогали просто потому, что так надо. Вот надо, чтобы в этой чертовой жизни были такие люди, которые поступают по-книжному правильно, даже не читая тех самых книг, в которых написано, что так и нужно.
Я ошеломлено смотрела на него, не в силах произнести ни слова. Кто бы мог подумать, что это благополучный мальчик столько пережил?! А я-то всегда считала, что он родился в ванной, наполненной одеколоном, и вместо детского питания его кормили чёрной икрой с серебряной ложечки.
- Поэтому мне очень важно, чтобы ты хотела именно меня, понимаешь, родная моя? – он подошёл ко мне, нежно спрятал мою ладонь в своих руках и поцеловал её.
Родная! От этого слова мне стало так хорошо и тепло! А ведь мы, действительно, с ним сроднились! Пусть по-дурацки, пусть с суматохой и проблемами, но это-то и роднит. Тут лучше и не скажешь. Все эти "птички", "рыбки" и "солнышки", которые я всегда терпеть не могла, здесь бы прозвучали фальшиво.
- Меня, - повторил он. – Такого, как есть. Не Ланфрена, который решает проблемы, не твоего начальника и парижского модника, а меня, бродягу, который в одной жизни съел столько дерьма, что другому бы на три жизни хватило. Поэтому и женщины мне нравятся такие: не гламурные, не фифы, а те, кто понимает, что такое, когда тебе хреново. Такие… - он запнулся, ища нужное слово.
- Подранки, - тихо подсказала я.
- Подранки? – переспросил он.
- Птицы с подбитым крылом. Они еще живы, но не могут летать. А если когда-нибудь и смогут, то всегда будут чувствовать боль в когда-то перебитом крыле.