... Олина машина вырулила на маленькую сельскую улочку и остановилась возле старенького домика с зелёным забором и покосившейся калиткой.
- Видишь флигель справа? - Оля заглушила мотор. - Там он и живёт. Удобно, что вход отдельный. Ты только сильно там не ори, бабулю в доме не напугай
- Это уж как пойдёт, - бросила я, на ходу открывая калитку.
Дверь во флигель оказалась не заперта: я слегла толкнула, и она открылась. Логично. Ему бояться нечего. Что у него воровать? Тем более, если местная шпана в собутыльниках ходит. В комнате стоял кислый тяжёлый дух. Пахло перегаром, немытым телом и бедой. На столе валялись в беспорядке мелкие купюры и стояла одинокая рюмка, доверху наполненная водкой. Как в песне:
…Только рюмка водки на столе,
Ветер плачет за окном,
Тихой болью отзываются во мне
Этой молодой луны крики.
Сергей раскинулся на маленькой софе, громко храпя. Одна рука свешивалась до пола, на ногтях – траурная рамка. Эка он по Бабке-Ёжке убивается. По мне так не страдал, не бухал и не истерил. Эта молодая луна его предала, а я из тюрьмы вытаскивала, вместо того, чтобы по Парижу гулять. А бухает он всё равно из-за неё. Мне вдруг так тошно стало, что аж выть захотелось.
Я вышла на крыльцо, присела на ступеньки. Не могу больше! Пусть катится к чёрту! Пусть все узнают!
В соседнем дворике послышались громкие крики. Гулко хлопнула калитка. Высокий мужчина, качаясь, прошел по двору и забарабанил в соседскую дверь:
- Открывай, стерва!
- Ах ты, скотобаза! - послышался из-за двери громкий женский крик, разнесясь по всей округе. – Катись колбасой отсюдова к своим дружкам! Где, рванина, зенки свои бесстыжие залил – туда и чеши, алконавт проклятый!
- Ууу, ведьма! – мужик погрозил кулаком обшарпанной двери и резко повернулся.
На этом крутом вираже его занесло, он шлепнулся на тощий зад и взвыл:
- Деточки мои родные, пустите папку домой! Папке холодно!
- Папа! – щелкнул, открываясь, замок и на крыльцо выскочила девочка, на вид ровесница моей Настеньки.
- А ну отойди! – женщина средних лет, полная, но крепкая, в цветастом халатике и поддетых под него спортивных штанах ядовито-зеленого цвета, выскочила на крыльцо и принялась охаживать мужика мокрым полотенцем:
- Ах, ты ж сволочь! Да чтоб тебя два раза подбросило и один раз поймало! Рыло твое пропитое видеть не могу! Не смей в мой дом заходить! Не смей, скотина паршивая!
Мужик выл и матерился, закрывая голову руками.
- Мама, не надо! Пожалуйста, не бей папу! Мамочка, я тебя прошу! – девочка повисла на матери, плача.
На крыльцо вышел, держась за дверной косяк, мальчик в вылинявшей пижамке. На вид ему было годика три. Он открыл рот, судорожно вздохнул и зашёлся в плаче.
У меня сердце перевернулось. Мне на миг показалось, что эта девочка – моя дочка. Неужели и Сергей вот так придёт в наш дом, когда ему некуда будет идти и нечем будет похмелиться? И мой ребенок будет также хватать меня за руки? Я ведь не стерплю. Также, как эта несчастная женщина. Нет! Не бывать этому! Я вскочила на ноги и бросилась во флигель. Подлетела к софе и из всех сил принялась трясти Сергея:
- Вставай! Живо! Просыпайся!
- Катя? – он заморгал со сна и отмахнулся, как от назойливой мухи.
Видимо, подумал, что я ему снюсь.
- А кто же ещё? Вставай – я тебе говорю!
Сергей что-то пробормотал и повернулся ко мне спиной. Я оглянулась, увидела на тумбочке электрический чайник, схватила его, полный и холодный, сорвала крышку и окатила Сергея водой.