- Не оставляй меня, любимый!
Он вздрогнул, как от выстрела, и вдруг рассмеялся так счастливо и звонко, как ребёнок. И принялся меня целовать. Время куда-то ушло. И вокзал растворился в метели. Она подхватила пустую оболочку трусихи-гусеницы, из которой только что вылупилась яркая и прекрасная бабочка – я!
Остались только мы с Ланфреном и наше дыхание. Одно на двоих.
- Пойдём в машину греться. Быстренько! - Ланфрен опомнился первым. – Ты совсем замёрзла, губы - как ледышки.
Он бережно усадил меня в машину и включил печку.
- Подожди минутку, Катюша, я сейчас, мигом сбегаю кое-куда и вернусь. Просто сплошная экспрессия: одна нога здесь, вторая тоже уже не там.
-Ты куда?
- Буквально пять минут - и я с тобой.
Тепло машины меня убаюкало и я задремала. Меня разбудил стук в стекло. Перед машиной выплясывал, дурачась, Ланфрен в каком-то невероятном наряде: жуткие бурые треники, спортивная куртка ярко-оранжевого цвета "вырви глаз", ботинки оттенка детской неожиданности и ужасная шапочка-чеченка кошмарного зеленого тона.
Ланфрен, шутя, сделал пару кругов вокруг машины, давая мне как следует себя рассмотреть, и принимая позы аля звезда подиума. Насладившись произведенным эффектом, сел в машину.
- Ну как? – довольно спросил он.
- Это что? Ночной кошмар французского стилиста или последний крик моды? Потому что в последнее время мода так причудлива, что так сразу и не разберёшь.
- Ну, ты мне сказала, что я идеальный. И поэтому тебе неродной. Вот я и совершил налёт на привокзальный базарчик и выбрал всё, что вызывает ужас и глубокий обморок у моего вкуса. В этих тряпках я выгляжу, как клошар. Зато тебе спокойнее будет. Правда, я теперь не идеальный без своих парижских шмоток?
- Вот балда! – меня скрутило от смеха, я просто не могла разговаривать. – Нет, ну какой дурак!
- Дурак, говоришь? Это хорошо! Дурак идеальным быть не может!
- Ой, да ну тебя! Немедленно переоденься обратно!
- Не переоденусь! Ты опять скажешь, что я неродной!
- Родной! Родной! – выкрикнула я, целуя его. – Только сними этот кошмар!
- Ну вот, - притворно обиженно протянул он. – Вас, женщин, не поймешь: то родной, то неродной, то дурак! Да, вот ещё… - он вытащил из кармана куртки пакет с солью, надорвал и сыпанул горсть в рот. – Боже, какой кошмар! Чёрт! Мерд! Фак! Японская мать! Мамма миа! – он скривился, задохнулся, вытаращил глаза, охнул, попытался вздохнуть.
- С ума сошёл! Что ты делаешь?
Ланфрен вдруг обнял меня одной рукой, а второй зачерпнул полную горсть соли и попытался затолкать мне её в рот.
- Ешь, любимая! – приговаривал он, пытаясь разжать мои крепко сведённые челюсти.
- Обалдел? – я отбивалась, но получалось плохо, он был сильнее.
- Ну ты же сама сказала, что нужно вместе пуд соли съесть. Давай, ешь, не жульничай!
- Да иди ты к чёрту! Я же образно имела ввиду ! Образно! В переносном смысле!
- Не знаю, у нас, клошаров, которые живут под мостом, образов не понимают. Ешь, женщина, мне что - одному мучиться? Зато потом буду родной! Не филонствуй!
- Правильно говорить: не филонь! Дурак! – я пихала его, пытаясь вырваться из его объятий. – Угомонись уже! Ты мне и так родной!
- Честно?
- Да!
-Точно?
- Да точно-точно! Родной! Роднее не бывает! Вот ненормальный!
Эпилог Я выживу (I will Survive)
Конец августа, жаркий тягучий полдень. Вокруг сонное знойное марево, лениво кружит шмель над цветами. Мы все собрались на даче у Раи. Ланфрен учит Настеньку кататься на роликах. Она с испугом цепляется за него, пытаясь удержать равновесие, но падает, увлекая его за собой. Они хохочут, валяясь в траве. В их волосах запуталось солнце, отсвечивая золотистыми бликами.
Я лениво наблюдаю за ними из удобного шезлонга, потягивая свежевыжатый сок.
Посреди сада Рая варит варенье. Вокруг неё суетится Лучано, пытаясь сыпануть в сладкое варево корицы.
- Да ну куда? – Рая возмущенно отталкивает его руку.
- Корица – белисиммо! – не сдается Лучано. – Корица.. – он складывает пальцы щепотью и с чувством их целует.
- Все у тебя белиссимо! Это варенье ещё бабка моя варила и никакой корицы туда не добавляла. Ты бы еще помидоров в него пихнул, Чиполлинка!
- Помидоры – но! – Лучано энергично трясет головой и кривится.
- Ну и на том спасибо!
- Да тихо вы! – шипит Алла. – Вы мне сейчас дочку разбудите! Еле укачала! Чего вы орёте? – она склоняется над коляской, в которой спит, даже во сне улыбаясь, щекастая девчонка с лучистыми, как у отца, глазами и чёрным пухом на крошечной головке.