– Этот человек утверждал, что хорошо знал вашего мужа?
– Нет. Он его в тот вечер видел впервые. Бродяжничал, жил на реке. Когда началась буря, решил укрыться в Бейкерсфилде, это дальше по дороге. Вышел на шоссе и стал голосовать, и Патрик посадил его, а потом... Нет, нет, не верю!
Но Куинн знал, что она верит, и никакие слезы не в состоянии этого смыть. Она плакала почти беззвучно, спрятав лицо в ладонях. Слезы просачивались между пальцами и стекали за обшлага холщовой куртки.
– Миссис О'Горман, – сказал он, – Марта. Послушайте, Марта. Хейвуд, наверное, прав, это письмо садистская шутка.
Она подняла голову и с отчаянием посмотрела на него.
– За что меня можно так ненавидеть? – Ее голос дрожал от детской обиды.
– Больной человек может возненавидеть любого, и без всякой причины. Каков был тон письма, что в нем главное?
– Горечь и сожаление. И страх, страх смерти. И ненависть, но не ко мне, а к себе, за то, что он сделал, и к Патрику, за то, что он заставил его сделать.
– Он обвинял вашего мужа в непристойных намерениях, вы это хотите сказать, Марта?
– Да, – еле слышно выдохнула она.
– Потому вы и сожгли письмо, вместо того чтобы передать его в полицию?
– Я должна была его уничтожить ради детей, себя и... да, ради Патрика тоже. Неужели вы не понимаете?
– Конечно, понимаю.
– Если бы я пошла в полицию, то потеряла бы все, ничего не получив взамен. Я и так уже многое потеряла, но это моя личная потеря, и я справляюсь с ней только потому, что мои дети живут нормальной жизнью и имя Патрика осталось незапятнанным. Поэтому если вы сообщите о письме в полицию, я буду все отрицать, и мистер Хейвуд тоже. Он мне обещал. Письма не было.
– Надеюсь, вы понимаете, какую ответственность берете на себя, скрывая улики тяжелейшего преступления?
– Да, я знаю, что нарушила закон. Но меня это не волнует. Странно, я всегда была законопослушной, но в тот момент меня совершенно не трогала юридическая сторона дела. Если из-за меня убийца останется безнаказанным – Бог с ним. Зато не пострадают невинные люди. Правосудие и справедливость не всегда одно и то же. Или вы еще слишком молоды и мстительны, чтобы это понимать?
– Не так уж я молод, – ответил Куинн. – И никогда не был мстительным.
Она долго изучающе смотрела на него.
– А по-моему, права я, – сказала она серьезно и с оттенком грусти.
– Нет, – сказал он.
– Вам бы, разумеется, хотелось, чтобы я побежала в полицию?
– Нет, просто...
– Хотелось бы, хотелось. Вы считаете, что если закон требует око за око, то столько и получается. Это не так. Простой арифметикой закон не довольствуется. Ему нужно уравнение, где одному оку соответствует множество чьих-то глаз, и если они живые – закону все равно. Так вот, эти глаза не будут принадлежать мне и моим детям. Если понадобится, я поклянусь на десяти Библиях перед Верховным судом, что не получала никакого письма, касающегося смерти мужа.
– И Джордж тоже поклянется?
– Да.
– Потому что любит вас?
– Вы слишком романтично настроены, – холодно ответила она. – Надеюсь, это ненадолго. Нет, мистер Хейвуд в меня не влюблен. Он всего лишь пришел к тому же выводу, что и я. Чем бы ни было письмо – розыгрышем, как считает он, или правдой, как считаю я, – мы оба решили, что обнародовать его было бы безумием. И я его сожгла. Знаете, где? В печке на кухне, и пепел давно вылетел в трубу. Оно существует только в памяти моей, мистера Хейвуда и человека, который его написал.
– Меня вы не считаете?
– Нет, мистер Куинн. Вы его не видели и не можете быть уверены, что оно существовало. Вдруг я вас обманула?
– Сомневаюсь.
– Ах, если бы его не было! Если бы!..
Порыв ветра унес окончание фразы, как пепел от письма. Она смотрела на Куинна, но не видела его, ее взгляд был сосредоточен на чем-то там, в прошлом.
– Марта...
– Пожалуйста, не называйте меня Мартой.
– Это ваше имя.
Она подняла голову.
– Я миссис Патрик О'Горман.
– Это было давно, Марта. Проснитесь! Свет зажегся.
– Не хочу!
– Но он зажегся, вы сами сказали.
– Я этого не вынесу, – прошептала она. – Мы были такой счастливой семьей... А теперь все превратилось в грязь. И мне ее не смыть, остается только делать вид, продолжать делать вид, что...
– Притворяйтесь на здоровье, я вам не помеха, но хочу заметить, что вы все видите в искаженном, преувеличенном свете. Ваша жизнь не рухнула с небес в грязь только потому, что О'Горман проявил интерес к мужчине. Вы жили не на небе, а пониже, как все остальные. И грязь эта, кстати, не обязательно такая уж грязная. Вы не трагическая героиня с роковой судьбой, а О'Горман не герой и не злодей, он был всего лишь несчастным человеком. Когда мы с вами разговаривали в прошлый раз, вы назвали себя реалисткой. Вы по-прежнему о себе такого мнения?
– Не знаю. Раньше я справлялась со своей жизнью.
– Потому что брали на себя ответственность за О'Гормана?
– Да.
– То есть жертвовали собой, чтобы скрыть слабость и ошибки О'Гормана. А теперь, когда поняли, что жертва была напрасной, не в состоянии признаться в этом? Вы заявляете, гордо выпрямившись, что вас зовут миссис Патрик О'Горман, и тут же шепчете про грязь. Когда вы придете к компромиссу?
– Вас это не касается.
– Теперь касается.
Она посмотрела на него с некоторым испугом.
– Что вы собираетесь делать?
– А что мне остается делать? – устало спросил он. – Ждать, когда вам надоест кидаться из одной крайности в другую и вы примиритесь с чем-нибудь похуже рая, но лучше ада. Как вы думаете, возможно такое?
– Не знаю. Я не могу говорить об этом здесь и сейчас.
– Почему?
– Уже темно. Надо позвать детей. – Она встала, но неуверенно и так же неуверенно спросила: – Вы поужинаете с нами?
– С радостью. Но в другой раз. Не хочу, чтобы дети восприняли меня как незваного гостя. Это место принадлежит им, вам и О'Горману. Я подожду, пока найду место, которое вы и дети разделите со мной.
– Пожалуйста, не говорите так. Мы едва знакомы.
– В прошлый раз вы сказали кое-что, с чем я согласился. Вы сказали, что я слишком стар для любви. Теперь все иначе. Теперь мне кажется, что я был слишком молод и одинок, чтобы полюбить по-настоящему.
Она отвернулась, наклонив голову, и он увидел белую полоску шеи, резко контрастировавшую с загаром лица.
– У нас нет ничего общего. Ничего.
– Откуда вы знаете?
– Джон Ронда рассказывал мне о вас – где вы жили, чем занимались. Это не для меня, и я не настолько глупа, чтобы надеяться изменить вас.
– Я уже меняюсь.
– И давно? – Она улыбнулась, но глаза ее оставались печальными. – Вы действительно чересчур романтичны. Люди не меняются по желанию, даже и по собственному.
– Вы слишком долго были несчастной, Марта. Вы разочарованы.
– А что, можно снова очароваться?
– За других не поручусь, но со мной это произошло.
– Давно?
– Не очень.
– Как?
– Не знаю.
Он не знал как, но помнил с точностью до минуты когда. Аромат сосен, луна, висящая над деревьями, как золотая дыня, звезды, рассыпавшиеся по небу ясным дождем. И голос Сестры Благодать с оттенком нетерпения: "Можно подумать, вы в первый раз видите небо". – "Пожалуй, так оно и есть". – "Но оно каждую ночь такое". – "Я бы не сказал". – "А вдруг на вас снисходит откровение свыше?" – "Я восхищаюсь вселенной".
Марта смотрела на него с интересом и тревогой.
– Что с вами случилось, Джо?
– Наверное, я снова влюбился в жизнь, стал частью мира после долгого отсутствия. Самое смешное, что произошло это в месте, из которого все мирское тщательно изгоняется.
– В Башне?
– Да. – Он смотрел, как догорает закат. – После разговора с вами на прошлой неделе я снова там был.