Было бы долго рассказывать, как Маклай и Ульсон шли темной тропинкой, спотыкаясь и падая, как дотащились они наконец до шлюпки, а в этот час, как на грех, был отлив и она стояла на мели. Едва удалось с трудом столкнуть ее в воду, едва взялись за весла, как она снова почему-то стала, а в это время из-за соседнего мыска вышли в море на рыбную ловлю папуасские пироги, освещенные факелами. Что, если папуасам придет в голову навестить Маклая? Тогда они увидят шлюпку и нечто длинное на дне ее и… Страшно подумать, что произойдет дальше! А шлюпка стоит, точно ее кто-то держит. Маклай, несмотря на то что ночью к берегу подплывали акулы, хотел уже сойти в воду, когда заметил, что конец веревки зацепился за что-то. Поспешно ударом ножа Маклай обрезал ее. А пироги все ближе, ж огоньки все ярче… Но, к счастью, папуасы, видно, решили идти на охоту, не заходя за Маклаем, и шлюпка постепенно все дальше уходила в море, где ее скрывала темнота.
От огней на пирогах ложились длинные столбы света на спокойную поверхность моря. При каждом взмахе весла вода светилась тысячей искр… Фантастическая картина — свечение тропических вод. И Маклай, забыв об опасности, которой они еще не избежали, уже думает о том, что следовало бы захватить с собой посуду и под микроскопом рассмотреть этих крохотных светящихся животных. Да, странно устроен человек: как одни чувства быстро сменяются другими…
Пироги всё удалялись… Маклай и Ульсон опустили в море Боя. Совершив этот печальный обряд, они глубокой ночью возвратились домой…
А наутро явился Туй с другими папуасами и тотчас же заговорил о Бое. Маклай, чтобы отвлечь мысли своих гостей от этой опасной темы, а кстати произвести опыт над их впечатлительностью, налил немного спирту на блюдце и зажег его. Папуасы, не сомневаясь, что в блюдце вода, так перепугались, увидев пламя, что сначала остолбенели, а потом опрометью кинулись прочь, умоляя Маклая «не зажигать море».
Вспоминая опыт со спиртом, папуасы уверовали, что Маклай — человек необыкновенный, и, право же, они были недалеки от истины. Все чаще появлялись они в хижине Маклая, особенно после того, как одного из них Маклай вылечил, промыв рану и перевязав ее чистым бинтом. Папуасы приходили из ближних и дальних деревень, спускались с гор, приплывали на пирогах с ближних островков — Били-Били и Кар-Кара. Маклай многим помогал, особенно внимателен он был к малышам, а Туя спас от смерти. Случилось, что на беднягу Туя свалилось дерево и сильно поранило ему голову. Маклай усиленно лечил его, каждый день ходил в деревню, делал Тую перевязки. И с тех пор женщины перестали прятаться от него, и началась уже крепкая, верная дружба с жителями Горенду, а потом и с другими деревнями. Папуасы перестали относиться к нему как к чужому, приглашали на свои празднества, знакомили с различными обычаями. Маклай был первым европейцем, который видел жизнь этих людей каменного века без искажений и прикрас.
И все же, несмотря на полное доверие, Маклаю не всегда легко было измерять рост людей, объем черепа и делать другие измерения, которые давали картину особенностей той или иной расы. Но папуасы не понимали, зачем нужно Маклаю знать, кто какого роста, и так видно, кто повыше, а кто пониже. А волосы? К чему понадобилось собирать пряди разных людей? Даже Туй, самый близкий друг Маклая, в испуге отскочил от ученого, когда тот попытался поднести ножницы к его голове.
Но Маклай нашел выход: он стал в обмен, как бы на память, отрезать свои собственные пряди и в конце концов выстриг себе одну половину головы, даже не заметив этого.
Между тем шел уже 1872 год. Всё новые и новые записи появляются в дневнике Маклая, и чаще, чем хотелось бы, короткие сообщения о лихорадке.
«…У меня начинается приступ… Только крепко подпирая голову левой рукой, я в состоянии писать…
…Не туземцы, не тропическая жара, не густые заросли леса — стража берегов Новой Гвинеи. Могущественная защита туземного населения против вторжения иноземцев — это бледная, холодная, дрожащая, а затем сжигающая лихорадка…
…Холодные бурные ночи, равно как дивные вечера, не мешают ей (лихорадке. — М. Г.) атаковать беспечного; но даже самому предусмотрительному лишь в редких случаях удается ее избежать. Ноги словно наполняются свинцом… мысли прерываются головокружением, холодная дрожь проходит по всем его членам… веки бессильно смыкаются, Образы, иногда чудовищные, иногда печальные и медленные, появляются перед его закрытыми глазами».