Между тем Ди Джи, совершив гориллий ритуал, спрятался в кустах и оттуда потихоньку поглядывал — какое, мол, впечатление производит весь этот шум. Потом он снова заревел и подошел еще на несколько шагов. Шаллеру очень захотелось удрать: ведь «лучший друг горилл» Карл Экли настоятельно рекомендовал не дожидаться, пока обезьяна подойдет слишком близко. И Джордж начал осторожно пятиться к ближайшему дереву, не спуская глаз с Ди Джи. В это время одна из самок мелкими шажками двинулась к ученому. Подошла, уселась на пенек, уперлась локтями в колени, опустила подбородок на сложенные руки и задумчиво стала рассматривать человека. Следом за ней направилась к нему почти вся группа. «Что с ними? Такого ни разу не бывало», — мелькнуло у Шаллера в голове. Между тем три самки с детенышами залезли на соседнее дерево, чтобы лучше рассмотреть человека, и наконец из зарослей появился молодой самец по имени Младший; он тоже подошел к ученому. Шаллера охватила паника, но он старался сдерживаться и не выказывать своего страха.
«Младший стоял на четвереньках, — вспоминал Шаллер, — и глядел на меня, слегка приоткрыв рот… На его лице было выражение безрассудства и проказливости, которое не могла скрыть даже присущая ему сдержанность».
Но вот гориллы понемногу стали расходиться по своим делам. Игра, затеянная Ди Джи, кончилась…
И с этого дня Джордж Шаллер совершенно перестал бояться этих огромных, сильных обезьян… Он понял, что они спокойны, замкнуты, сдержанны. У каждой гориллы свой характер, свои отличительные черты. И все переживания выражаются у них в темно-карих умных глазах: колебание, беспокойство, любопытство, отвага, раздражение… Были гориллы честолюбивые, хотя бы тот же Ди Джи. Этот «молодой парень» хотел бы стать вожаком, но — увы! — слишком большим уважением пользовался Большой Папаша, и все попытки Ди Джи «захватить власть» ни к чему не приводили. Были и любители одиночества, например Чужак. Он часто держался в стороне от своих, бродил поодаль.
В каждой группе был один вожак, самец с серебристой спиной; он пользовался неограниченным влиянием, и на нем лежала забота о безопасности всей своей семьи. Жили гориллы мирно, без ссор и неприятностей. Просто удивительно, как они ладили друг с другом; все взрослые животные любили детишек, никогда их не наказывали, позволяли шалить, озорничать.
Шаллер так долго бывал вместе с гориллами, что и сам перенял у них кое-какие повадки: неторопливость, спокойствие движений. У него сложились добрые отношения с обезьянами; особенно он подружился с Младшим. Тот часто подходил к странному существу, и похожему и не похожему на него самого и его родичей. Они подолгу сидели довольно близко друг к другу, молчаливо беседуя глазами. Иногда Младший ложился на бок, подкладывал руку под щеку и мирно засыпал.
Обычно Шаллер любил сидеть на приземистом дереве с пористой корой. Это хагения. Космы лишайников делают ее похожей на добродушного неопрятного старика. Среди перистых листьев свисали гроздья мелких цветов, на каждой ветке был как будто садик с мхом, лишайником и папоротником, и среди темной зелени горели красные фонарики орхидей. Сколько забавных картинок из жизни горилл подсмотрел ученый, сидя на уютных ветках хагении! Особенно он забавлялся играми маленьких горилл. Как все дети на свете, они гонялись друг за другом, озорничали, боролись, плясали на своих матерях, даже забирались к ним на голову. Они нисколько не боялись вожаков, Большой Папаша всегда смотрел на малышей снисходительно, но, если они чересчур расшалятся, матери достаточно пристально посмотреть на озорника, и тот мигом притихает.
Особенно проказничали два горилленка — Макс и Мориц, как называл их Шаллер. Наверное, эта пара напоминала ему героев известной детской книжки, шалунов, неистощимых на выдумку. Не знаю, читали вы про них или нет, но я эту книгу отлично знаю. Гориллята Макс и Мориц ни минуты не могли посидеть спокойно. Занятно, как они пытались сами строить себе гнездо. Смешили их неловкие движения, их усердие, которое, однако, кончалось тем, что они забирались к матери и спали вместе с ней.
Шаллер настолько освоился со своими лесными приятелями, что иной раз тоже «строил себе гнездо» на своей любимой хагении. Ученый хотел проследить жизнь горилл шаг за шагом, круглые сутки. Он захватывал из дому спальный мешок, уютно устраивался на ночь и спал неподалеку от «свирепых чудовищ», о которых рассказывали столько всяких небылиц.
Как-то раз он, проснувшись очень рано, видел в предрассветной-мгле, как безмятежно спали животные. Не только дети, но и один подросток тоже забрался в гнездо к матери. Здесь, в горах, ночи прохладные.
Но вот животные проснулись. Свесив ноги из своих гнезд, они потягивались, позевывали… Потом начиналась кормежка, первый завтрак. Он длился долго, часа два, растительная пища не то что мясная: нужно много съесть, чтобы почувствовать себя- сытым. После еды гориллы ложились отдыхать часа на два. Потом: опять вставали, кормились, и так изо дня в день: сон, отдых, кормежка…
…Между тем шел декабрь, дождливый и прохладный. Здесь, в горах под экватором, дважды в год наступал дождливый период: с сентября по декабрь и с марта по май. Остальное время — засуха.
Приближался зимний праздник — рождество. Джордж забрался высоко в горы, где росли вересковые деревца, срезал одно, похожее на елочку, взвалил его на плечи и понес в свой дощатый домик. Кей испекла пирог, так что получилось настоящее празднество. В сочельник, накануне рождества, Шаллер в лес не пошел, по в самый день рождества не выдержал. Он сказал, что скоро вернется, только проведает своих друзей.
«Дождь хлестал меня по спине, — вспоминает Шаллер, — гориллы сидели в своем убежище и молчаливо наблюдали за мной. Существует поверье, что в ночь под рождество люди и звери забывают вражду и разговаривают между собой, как равные. Временами гориллы говорили со мной своими выразительными глазами. Я чувствовал, что мы понимаем друг друга».
Уже стемнело, когда ученый подошел к своей поляне и увидел Кей, стоящую на пригорке, возле хижины, такую одинокую в этом тумане… «Слезы струились по ее лицу, когда я, обняв, прижал ее к себе; она сказала, что сегодня рождество, что она думала, уж не случилось ли со мной что-нибудь, так как я все не шел и не шел…»
Да, нелегко быть женой ученого, у которого работа связана с глухими, уединенными местами, где приходится жить едва ли не первобытной жизнью. Некоторые биологи наблюдают животных у себя дома, и женам это приносит много лишений и неудобств, но что поделать! Был такой случай, когда матери пришлось своего собственного ребенка поместить в железную клетку, чтобы оградить его от шныряющих всюду животных. Муж ставил опыт, и жена не считала себя вправе мешать ему. Конечно, клетка была временным пристанищем для новорожденного и поставлена так, чтобы ребенок не испытывал неудобств, чтобы развивался нормально. Но не всякая мать на это пойдет…
Терпеливая Кей, хоть детей у нее, не было и охранять их, если бы они и были, не от кого, все равно вела героическую жизнь: молодая женщина большей частью была совсем одна, без друзей или просто знакомых. Почта приходила редко, когда менялись сторожа Национального парка, и тот, кто являлся снизу, из селения, приносил сильно запоздавшие газеты, журналы, письма. Радио не было. О телевизоре и говорить не стоит. Иногда Кей ходила вместе с мужем к гориллам, а потом они «сплетничали» между собой, обсуждали поведение миссис Нат, или честолюбивого Ди Джи, безуспешно интригующего против Большого Папаши, или еще кого-либо из горилл.
Через поляну, где стоял домик Шаллера, по ночам проходили какие-то звери, оставляя следы. А как-то раз солнечным утром Шаллер, выйдя из домика, обнаружил на берегу маленького озера молодого гориллу Адольфа. Подобно Чужаку, Адольф любил уединение. Непринужденно развалившись, он в одиночестве принимал солнечные ванны. Увидев Шаллера, Адольф взревел и скрылся в кустах. Но далеко не ушел. Из кустов торчала его мохнатая макушка, и среди листьев блестели глаза, полные любопытства.