Между тем шел уже 1872 год. Всё новые и новые записи появляются в дневнике Маклая, и чаще, чем хотелось бы, короткие сообщения о лихорадке.
«…У меня начинается приступ… Только крепко подпирая голову левой рукой, я в состоянии писать…
…Не туземцы, не тропическая жара, не густые заросли леса — стража берегов Новой Гвинеи. Могущественная защита туземного населения против вторжения иноземцев — это бледная, холодная, дрожащая, а затем сжигающая лихорадка…
…Холодные бурные ночи, равно как дивные вечера, не мешают ей (лихорадке. — М. Г.) атаковать беспечного; но даже самому предусмотрительному лишь в редких случаях удается ее избежать. Ноги словно наполняются свинцом… мысли прерываются головокружением, холодная дрожь проходит по всем его членам… веки бессильно смыкаются, Образы, иногда чудовищные, иногда печальные и медленные, появляются перед его закрытыми глазами».
Иногда Маклай ослабевал настолько, что в его дневнике подряд в течение нескольких дней появляется лишь одно страшное слово: лихорадка…
А на другом конце света, в России, в июле 1872 года появилась краткая заметка в газете «Кронштадтский вестник», сообщавшая, что отважный исследователь диких папуасских племен Н. Н. Миклухо-Маклай погиб… Причина гибели неизвестна. Возможно, он убит и съеден дикарями, а возможно, умер от злокачественной лихорадки.
Весть эта распространилась по всему миру. Географическое общество хлопотало перед правительством о посылке в залив Астролябии какого-либо судна на розыски ученого.
В те времена вести ходили медленно, а корабли двигались с еще меньшей скоростью. И потому лишь в декабре 1872 года клипер «Изумруд» из Тихоокеанской эскадры пошел на розыски Миклухо-Маклая. С корвета «Витязь» был специально переведен на «Изумруд» один из офицеров, лейтенант Ракович, который знал, где должны быть зарыты документы ученого.
И вот клипер приблизился к заливу Астролябии… Вот он стал в виду мыска Гарагаси, где была хижина ученого. С борта корабля увидели развевающийся над хижиной флаг. Странно… Кто же поднял его, если сам ученый погиб? Офицеры с волнением смотрели на берег, ожидая чего-то необыкновенного. Вскоре от мыска отвалила пирога с папуасами. В середине сидел кто-то не похожий на папуаса. Возможно, Швед Ульсон? Офицеры не отрывались от биноклей. И вдруг Ракович взволнованно воскликнул:
— Господа, да ведь это сам Маклай! Клянусь, я узнал его! Значит, он жив. Какая радость!
— Вы уверены? — спросил командир клипера Михаил Николаевич Кумани.
— Абсолютно! Михаил Николаевич, ручаюсь, это он, он! Ура!
И тут загремела команда «всех наверх», и матросы рассыпались по реям, и по воде далеко раскатилось мощное троекратное «ура».
Маклай, ошеломленный шумом и множеством людей, медленно поднимался по трапу. Он был одет в платье, превратившееся едва ли не в лохмотья, в дырявые башмаки и с кинжалом за поясом! Ну прямо-таки настоящий Робинзон. О чем и сказал лейтенант Ракович, радостно пожимая ему руку!
Михаил Николаевич Кумани предложил ученому немедленно перебраться на корабль.
— О ваших вещах, о коллекциях позаботятся наши молодые офицеры, — сказал он, усаживая Маклая в кают-компании. — У вас нездоровый вид, и вам необходимо отдохнуть. Я рад, что поспел вовремя, пока вы совсем не свалились.
К его величайшему удивлению, Маклай заявил, что он вовсе не собирается покидать берег, у него тут много дел. Вот, правда, одежда его поистрепалась, а главное, обувь, но в остальном все идет прекрасно.
— Скажите, Михаил Николаевич, как долго продлится ваша стоянка? — спросил Маклай.
— Как можно меньше. Вы знаете, на «Витязе» в тот раз несколько матросов подхватили лихорадку, и я боюсь за своих людей.
— Н-да… — задумчиво произнес Маклай. — Тогда это меняет положение дел. Мне не успеть составить отчет и обработать свои записки. Придется идти с вами, — со вздохом заключил он.
— Ну, не надо так расстраиваться по этому поводу, — засмеялся Кумани, — а то мы можем и обидеться!
— Нет, нет, ради бога, Михаил Николаевич! — всполошился деликатный Маклай. — Дело, видите ли, в том, что мне еще очень много надо сделать…
— Но вы вернетесь сюда в самом скором времени, — сказал Кумани. — Насколько мне известно, одно голландское судно собирается с ученой целью в плавание вокруг Новой Гвинеи, моряки охотно возьмут вас с собой, а пока вы сможете немножко оправиться. Право же, морская прогулка вам сейчас будет очень кстати.
Маклай нашел, что это удачный выход из положения. Он попросил немедленно взять на корабль больного Ульсона, с удовольствием пообедал в кругу соотечественников и к вечеру направился на берег в свою хижину, чтобы сложить вещи.
…Упаковывая коллекции и записки, Маклай думал о том, как много предстоит ему сделать и как досадно прерывать работу именно сейчас, когда обстоятельства так удачно складываются. Самое трудное позади. Папуасы привыкли к нему. И он стал перебирать в памяти многочисленные события этого времени. Он вспомнил, как папуасы трогательно относятся к детям, и один смешной эпизод возник в его памяти. Как-то раз в первые месяцы жизни на Новой Гвинее папуасы, которые пришли к нему вместе с маленьким папуасенком, с восторгом рассматривали острые ножи. Маклай шутя предложил им взять ножи, а ему отдать взамен маленького мальчика. Разумеется, он и не собирался брать папуасенка, просто ему было интересно, как к этому отнесутся взрослые. Папуасы перепугались не на шутку. Они шепнули несколько слов на ухо малышу, и тот пустился бежать прочь со всех ног.
Папуасы сметливы, они быстро схватывают все, чему учит их Маклай, отлично чертят географические карты, изобретают различные орудия труда, которые помогают им возделывать поля, строить дома, ухаживать за посевами; у них золотые руки, они умеют так обрабатывать обыкновенные ракушки, что превращают их в ювелирные изделия.
Маклай боялся одного: придут грубые белые колонизаторы, а их интересуют только деньги. Деньги можно заработать на этом богатом острове, но спокойная, привольная жизнь папуасов кончится, и это будет ужасно! Может быть, именно в эту ночь перед Маклаем возникла идея о колонии на Новой Гвинее особого типа, вместе с белыми, основанная на равенстве и справедливости. Белые должны передавать свой опыт, учить папуасов, способных легко воспринимать культуру, но лишь тогда, когда она преподносится не с палкой в руке, а с бумагой и карандашом, когда она продиктована уважением и любовью, а не грубостью и бесцеремонностью…
Размышления Маклая были прерваны появлением целой толпы папуасов с горящими факелами.
На фоне темной тропической ночи это было фантастическое зрелище. Папуасы пришли к нему с неожиданной просьбой.
— Маклай, — сказали они, — не уходи от нас, оставайся с нами навсегда. Мы построим тебе хижины, несколько, в каждой деревне, мы дадим тебе в жены девушку, какую ты пожелаешь, только не покидай нас!
Сдержанный, немногословный Маклай был искренне растроган. Он покачал головой.
— Нет, сейчас это невозможно, — сказал он, — я должен еще кое-что сделать, а потом вернусь к вам. Это я вам обещаю.
— Слово Маклая — одно, — со вздохом сказал Туй. — Раз Маклай говорит, что должен идти, не будем ему мешать. Он вернется. Но жаль, что сейчас он уходит…
— Я вернусь, — еще раз подтвердил Маклай. — Ждите меня. И если кто-нибудь из белых придет к вам, не пускайте его в мою хижину и будьте с ним осторожны, пока он не скажет, что приехал к вам от меня.
…Утром началась суета. Шлюпки ходили взад и вперед, переправляя вещи Маклая. Ульсон еще со вчерашнего вечера лежал в госпитале на клипере. По приказанию Кумани на одном из громадных деревьев около хижины Маклая была прибита медная доска с надписью латинскими буквами:
«Витязь». Сент. 1871 г.
МИКЛУХО-МАКЛАЙ
«Изумруд». Дек. 1872 г.
В час отплытия папуасские пироги кружили вокруг клипера. Папуасы что-то кричали Маклаю, но в шуме ничего Нельзя было разобрать, и ученый, стоя на палубе, только приветственно махал рукой. Выбрали якорь. Клипер медленно поплыл вдоль берега, который получил название «Берег Маклая» и с тех пор так значится на всех картах. Отовсюду доносились торжественные мерные удары барума. Это папуасы отдавали прощальный салют своему белому другу.