В изголовье погибшего горел факел, и по углам помещения были расставлены зажженные масляные плошки. Мертвое тело лежало на досках, ничем не покрытых и водруженных на сдвинутые козлы. Баруха был высоким плечистым мужчиной, и при жизни от него исходило ощущение добродушной мощи, но теперь он казался просто большим и тяжелым, страшно тяжелым – доски сильно прогибались под ним. Рядом со скорбным ложем стояла невысокая округлая фигура. При звуке отворяемых ворот она обернулась, и Владен увидел, что это женщина в просторном наряде, в нескольких платьях, надетых одно на другое, которые уже не могли скрыть большой, низко опустившийся живот.
При виде Владена, женщина покачнулась от ужаса. Волшебник переступил порог, прикрыл за собой ворота и остановился.
– Не бойся меня.
Вдова Барухи запрокинула голову и вдруг глухо и бесслезно зарыдала. Она была еще очень молодой – лет восемнадцати, не больше. Казалось, ей хотелось закричать или бросить ему в ответ что-то злое, но рыдания кривили ее рот, не давая произнести ни слова.
– Кто закрыл лицо твоему мужу?
Она по-прежнему не отвечала, только вдруг начала царапать и рвать платье на груди, будто задыхалась.
– Успокойся! – сказал волшебник мягко, но повелительно. Женщина замерла. В глубине ее глаз метались огоньки светильников. – Атин, я не собираюсь вредить твоему мужу мертвому, как никогда не вредил живому.
При звуке своего имени женщина вздрогнула, и из ее глаз наконец потекли слезы.
– Он сейчас – совсем не тот, которого ты знала. Я должен это исправить. Тебе лучше уйти отсюда ненадолго – ради твоего будущего ребенка. Даю слово: когда ты вернешься, твой муж будет вновь достоин того почета, который окружал его при жизни.
Владен видел, что Атин ему не верит, боится поверить. Он понимал ее и чувствовал острую жалость, и одновременно едва сдерживался, чтобы обуздать в себе растущую ненависть к властителю Аара.
– Атин, поверь мне: то, что говорит обо мне Касла – неправда. Правду, к сожалению, знаем только я и Анека, да еще твой муж, которому запечатали уста, чтоб он не мог замолвить за нас слово. Уйди, дай мне помочь ему снова стать собой перед Вратами в мир Заката.
Помедлив, она качнулась вперед, намереваясь выскользнуть на улицу, но тут ворота снова заскрипели, открываясь, и помещение вдруг наполнилось людьми. Не нужно было долго гадать, чтобы понять, что это ратники Барухи во главе с его родичем Каслой.
Касла оказался не столь рослым, как погибший Баруха, он выглядел скорее приземистым из-за своих широких плеч. Ему давно перевалило за сорок, и слава его в гарнизоне была громкой, но сомнительной. Он порой позволял себе ослушание, которое большинством осуждалось, но одновременно создавало вокруг этого человека ореол бунтаря, и яркость этого ореола, пусть и недостойная, притягивала тех, кто был падок на дерзость подобного рода.
Волшебник при виде Каслы и его товарищей с огромным трудом подавил раздражение. Атин, только начавшая проникаться к нему доверием, вновь замкнулась и замерла между Владеном и телом мужа странной неопределенной тенью, как будто мгновенно лишась лица. Мужчины сделали несколько шагов от входа и остановились. За их спинами в щели между створками ворот белела напряженная остренькая мордочка – лицо мальчика, которого Владен прогнал с его страшного поста.
Спутников Каслы оказалось довольно много, человек пятнадцать. Все они были свидетелями того, как колдовство заперло ворота Дийнавира, и теперь их бойцовское мужество обуздывалось трепетом перед силами, которые невозможно одолеть мечом. Владен понимал, что, получив приказ, они все равно бросились бы на него – отчаянно, безрассудно, – и не слишком обольщался. Но страха не испытывал: перед ним стояли люди, и у них были человеческие лица и души, за которые стоило бороться.
– Что ты здесь делаешь? – спросил Касла. Он сказал это сдержанно, почти бесцветно, но не добавил обычного "господин", и все, кто был возле мертвого тела, заметили это.
– Кто ты такой, чтобы спрашивать своего господина, что он делает в собственном амбаре у тела своего слуги? – вопросом ответил Владен. Касла на мгновение смешался. Но от него ждали обычного геройства, и он дерзко вздернул подбородок.
– И что же делает господин у тела своего слуги, которого он убил?
Люди, бывшие с Каслой, замерли и затаили дыхание. На лицах некоторых мелькнуло одобрение, но и эти были ошеломлены.
– Я пришел отдать воину, погибшему на своем посту, долг дружбы и чести, как положено по обычаю.
Они смотрели на него с недоверием. Человек, поднявший оружие против своего господина, не достоин был ни встретить смерть с открытым лицом, ни лежать на широкой лавке в собственном доме, ни принимать почести от кого бы то ни было. Владен взглянул прямо в прищуренные глаза Каслы и продолжал:
– Я шел на проводы воина, но не увидел ни у Врат, ни за Вратами его соратников. А увидел только женщину по эту сторону смерти и ребенка – по ту. Почему ты оставил своего родича лежать здесь, если считал, что про него сказали ложь? И если ты поверил лжи, то почему сейчас пришел сюда?
Губы Каслы сжались в напряженную нить, он с видимым трудом разлепил их и ответил сквозь зубы:
– Не тебе упрекать меня в лицемерии, господин. Пусть жена моего родича Барухи уйдет, не то с перепугу родит раньше срока. А мы останемся и потолкуем по-мужски, если ты не забыл, как это делается.
Владен обвел пришельцев насмешливым взглядом, потом повернулся к женщине.
– Атин, я собираюсь рассказать этим людям, как погиб твой муж. Слушать это будет тяжело. Ради жизни своего ребенка ты можешь уйти, ради его чести – остаться. Ты мать, у тебя есть право и на то, и на другое.
Ее губы шевельнулись раз, еще раз, и только тогда она смогла прошептать:
– Я останусь.
Волшебник кивнул.
– Когда вы закрыли ему лицо?
Касла медлил с ответом, и ответил другой, детский голос:
– Сразу, как принесли сюда из спальни старого господина.
Владен сдержал вздох облегчения.
– Я свидетельствую перед богами и людьми: этот человек стал жертвой ночного колдовства и не совершал бесчестия. Пока он оставался собой, он был верен мне и моему отцу. На нем нет вины, и его следует хоронить как защитника этого дома, а не как изменника.
Мужчины, стоявшие позади Каслы, среди которых большинство были из сотни Барухи, теперь перешептывались и переглядывались. Владен чувствовал их растущую неуверенность. Наконец один из них промолвил:
– Но как все случилось, господин? Люди говорят разное…
Молодой маг кивнул и рассказал им почти все – опустив подробности своего испытания.
– Проклинайте не оружие, а руку, которая его направила, – сказал он. – Руку Аара. Делается все, чтобы этот дом пал, и делается именно так, как обычно делает Ночь: с помощью лжи, клеветы и тайных козней. Я снимаю с Барухи всякое подозрение в бесчестии. Но прежде, чем вы отнесете его в дом и совершите все необходимое, мне нужно взглянуть на его лицо.
Атин, до сих пор слушавшая, затаив дыхание, качнулась к мертвецу и протянула руку к полотну, закрывавшему его голову. Волшебник резким жестом остановил ее.
– Вот теперь тебе лучше уйти. Увидишь мужа позже – таким, каким знала при жизни.
Он отыскал глазами мальчика.
– Отведи женщину в дом, Дамат!
Тот бросил вопросительный взгляд на Каслу. Касла медленно кивнул. Он был бледен и выглядел озадаченным: понимание того, что, даже если волшебник солгал, эта ложь снимет бесчестие с его рода, боролось в нем с недоверием и враждебностью.
Мальчик взял мачеху за руку и потянул к выходу. Она подчинилась, напоследок пристально и испытующе посмотрев Владену в глаза, как будто хотела увериться в его искренности.
Когда ворота за ними закрылись, волшебник сделал Касле знак подойти. Тот приблизился, за ним потянулись и остальные. Встали вокруг, напряженно и вопрошающе глядя на Владена.
– Каким бы ты ни увидел своего родича сейчас, – сказал волшебник, обращаясь к Касле, но так, чтобы и другие тоже слышали, – помни: на нем нет вины, только злые чары.