Это подводит к интересному выводу: одной из неколебимых черт ментальности, которую римляне сохранили «от основания Города» до времен последних принципиальных язычников вроде Юлиана Отступника и Симмаха{2}, следует признать узко прагматический подход к нуминозному. Во II в. н.э. Цельс в сочинении «Правдивое слово» напишет: «Может быть, надо не игнорировать мудрых людей, которые говорят, что большинство окружающих землю демонов слилось с творением; будучи прикованы к крови, к туку, к песнопениям и привязаны к другим подобным вещам, они ничего лучшего не умеют, как исцелять тело, предсказывать будущую судьбу человеку и городу, знают и могут лишь то, что относится к земным делам. Надо отдавать им (поэтому) должное почтение, поскольку это полезно…» (выделенный курсив мой — А.З.) [Цельс, 329].
Вообще, через весь антихристианский трактат Цельса красной нитью проходит типично римская мысль: вне зависимости от метафизических умозрений, которые имеют более чем отдаленное отношение к практике, следует исповедовать те вероучения и совершать те обряды, из которых адепты могут извлечь максимальную практическую выгоду.
Помимо этого, весьма важно, что римский народ (как и эллины) изначально не представлял моноэтнической общности, а сочетал в себе три этнических элемента — латинский, сабинский и этрусский — каждый из которых обладал своими культами и обычаями. В таких условиях взаимная придирчивость в вопросах культа была немыслима. Более плодотворным для культуры представлялось эклектическое сосуществование культов на первичном этапе и постепенное синтетическое объединение пантеонов в дальнейшем. Именно этот первичный опыт веротерпимости способствовал тому, что Рим в целом безболезненно заимствовал к концу II в. до н.э. основные черты религии эллинов:
• пантеон, состоящий из 12 главных богов, официальное признание которых, однако, не отрицает существования множества культов других богов и божеств;
• граничащий с натурализмом антропоморфизм изображений и изваяний богов;
• пышные греческие обряды и многолюдные торжества, не свойственные первоначально римским священнодействиям.
Проникновение новых ценностей и новых смыслов приводит к тому, что римская культура впервые с момента своего возникновения получает возможность посмотреть на себя со стороны глазами грека, сирийца, иудея. Поскольку вместе с эллинскими культами римляне приняли и греческое понимание философии как самоценной интеллектуальной практики, впервые в римской культуре возникла критическая рефлексия по поводу божественного и его атрибутов. Особо спорными с точки зрения римских интеллектуалов представлялись такие аспекты религиозной деятельности как птицегадания, гаруспиции, разнообразные оракулы, а также принцип почитания божества в форме множества его манифестаций в тех или иных антропоморфных обличьях, носящих разные имена и составляющих политеистический пантеон.
Эта критическая рефлексия носила характер философских размышлений, предназначенных для узкого круга избранных, и на первый взгляд не была направлена непосредственно против фундаментальных оснований традиционной римской культуры. Однако в действительности философское (и в данном случае девиантное) мышление, будучи чуждо традиционным ценностям римской культуры, вело к необратимым изменениям римской ментальности.
В свете сказанного примечательно, что наиболее остроумным и рассудительным критиком римских религиозных институтов выступил республиканец Цицерон, то есть человек, бывший сторонником сохранения традиционных римских политических ценностей. В глубине души понимая, однако, что сохранение прежней (республиканской) формы правления невозможно без сохранения традиционных форм римской религиозности, Цицерон вслед за своими предшественниками приходит к своеобразному «двойному стандарту». Религию следует оставить народу, аристократам же, как людям просвещенным и вынужденным по роду своей государственной службы сплошь и рядом нарушать некоторые обязательные религиозные установления, можно позволить рациональное, целесообразное, демифологизированное мышление. Но при этом принципиально важно, чтобы рациональность была удержана людьми, стоящими у руля государства, и не распространилась в народе: «Между тем, судя по всему, дивинация не существует, а существование богов сохранить должно (выделенный курсив мой — А.З.)» [Цицерон, О дивинации, 257]. (Под дивинацией здесь понимается некоторая общая эссенция, лежащая в основе гаданий, знамений и предсказаний, вера в онтологическую значимость которой являлась неотъемлемой чертой римского чувства нуминозного.)