Бабулич внимания не обратил на эту расческу, он вспомнил, что по-иностранному холодный, злой ветер называется «трамонтана». Бывает и в Гусихе такой ветер, когда на крышах отрываются листы железа, хлопают калитки, катятся по дворам пустые ведра и весь этот шум, устроенный ветром, так и звучит одним словом «тра-мон-тана, тра-мон-тана…»
Матвей Фомич поднес расческу к самому носу Бабулича. Он помахал ею, как машут перед носом провинившегося ученика, выведенного на чистую воду: «Ты у меня дос-ту-каешь-ся!» Бабулич зажмурил глаза от красного мелькания.
— Я вас, гражданин Бабулич, спрашиваю: этот предмет к Желтоножкиным в избу ветром занесло?
Бабулич открыл глаза и резким движением сорвал с головы носовой платок, и тогда взору Пантюшкина открылась Борина лысина. Неожиданная, как сопка в равнинном пейзаже.
— Вот это да… — ахнул Пантюшкин. И вспомнил еще одну странность Бабулича — зимой и летом он ходил в лыжной шапке. Никто не знал, какая прическа у школьного истопника.
— Да! — гордо сказал Бабулич.
— Может, ты это… нарочно голову побрил, на всякий случай? — усомнился милиционер.
Но в глубине души уже понял, что его версия разваливается на глазах.
Письмо неизвестного
Баба Клава с утра была не в духе. Ее плохое настроение здорово сказалось на Димке. Только он хотел улизнуть со двора — как она встала на дорожке с граблями наперевес и сказала:
— Со двора ни шагу! Хватит собакам хвосты крутить! Сложишь дрова — и марш морковку прореживать!
Димка поплелся собирать дрова. Он очень расстроился. Сегодня радиостанция, которую оборудовали в школьном подвале они с Бабуличем, должна была впервые выйти в эфир. Чуть свет прибегали одноклассники Никита Рысаков с Петей Малиночко — торопили. И вот такие обстоятельства…
— Гля! Гля! Гнется, как подневольный! — проворчала баба Клава, облокотись на грабли. — А надо, чтоб дело в руках горело!
Она окинула двор хозяйским глазом и заметила еще один непорядок. Дед Ваня сидел на бревне и чистил мундштук бабкиной шпилькой.
— А! А! Еще одна бестолочь! Поигрывает… — заголосила она.
— Да, Клавдя, в его годы я пас коз… — поддакнул было дед.
— Эка невидаль! Коз он пас… Все пасли! Бросай играть, дрова вон сложи с Митькой… А то он один накладет!
Она вырвала из дедовых рук шпильку и ушла в избу.
Дед и внук складывали поленницу. На поленьях кое-где на круглых коричневых сучках, как слезы на глазах, застыли янтарные капли смолы.
«Вот с дровами тут вожусь, а Никитка, небось, уже отстукивает на ключе: «Всем-всем-всем…» Его могут услышать на Занзибаре, или в городе Мельбурне. Разве это не здорово! А если удастся связаться с кораблем, который терпит бедствие?.. Тогда школьная радиостанция прославится на весь мир!»
Димка здорово рассердился на бабку и от злости поленья так и замелькали в его руках.
— А ты в работе горя-а-чий… — крякнул дед. — В меня!
Поленница была сложена, дед хрустнул костями и выгнул грудь колесом. Из двери опять баба Клава высунулась:
— Что старый, что малый — за обоими нужен догляд!
Дед с внуком кинулись врассыпную. Один кадушки из погреба вынимать, другой — морковку прореживать. Баба Клава вынесла во двор сито с чесноком и устроилась на бревне чистить чеснок. Тут хлопнула крышка почтового ящика — почту принесли.
Баба Клава велела деду кадушку набок положить — проветриваться, а сама, вытряхнув из фартука шелуху, пошла вынимать почту.
Она ждала письмо от зятя с дочерью. Они строили электростанцию на Сахалине, баба Клава им в письме пожаловалась, что у нее телевизор украли, и про Димку написала, про то, как пропадает он целыми днями на улице, а родной бабушке помогает из-под палки. Конечно, она не надеялась, что из-за этого зять с дочерью электростанцию бросят и прилетят, но все-таки, хоть пожалеют…
В ящике мелькнул конверт «авиа». Клава Желтоножкина посмотрела на внука:
— Отлились мои слезоньки! Мать с отцом письмо прислали.
Баба Клава с письмом на приступок села. Дед пристроился было рядом, но она велела не рассиживаться, а в погреб лезть — обрывать ростки с прошлогодней картошки. Дед поплелся в погреб. Она любила сначала сама письмо прочитать, а потом уж вслух с дедом и внуком.
— Поджилки-то трясутся? — крикнула она Димке, распечатывая конверт. Обратный адрес читать не стала. Кроме как с Сахалина писем ей ниоткуда не шлют. Оторвала краешек конверта, вынула сложенный вчетверо листок, потрясла, как кулек с сахаром — не выпадет ли фотокарточка? Фотокарточки не было.