Тенденция к перерождению возникла практически одновременно с тенденцией к загниванию. Она затронула прежде всего «капитанов» советской экономики, которые, действуя от имени государства, стали преследовать свои частные (личные и ведомственные) интересы. Ведомственная разобщенность шла рука об руку с фактической приватизацией, в рамках которой советский менеджмент постоянно переходил черту, отделяющую управление государственной собственностью от управления собственностью частной. И чем чаще ему напоминали о существовании этой черты, тем больше росло его раздражение против режима. Бюрократия стремилась не только по своим функциям в обществе, но и по своему статусу, в том числе юридическому, стать буржуа. Вопрос о том, насколько она была готова к этой миссии духовно, по заложенному в ней культурному коду, пока следует вынести за рамки дискуссии.
К концу 1970-х годов советская экономика сама, без всякого постороннего вмешательства, созрела для «разгосударствления» системы госкапитализма. С одной стороны, и это главное, она теряла темпы роста вследствие абсолютной монополизации. С другой – развитие системы хозрасчета подошло к той грани, за которой уже маячили очертания приватизации. Равновесие было столь неустойчивым, что любой внешний толчок мог спровоцировать качественное изменение. Поэтому не стоит преувеличивать роль «прорабов перестройки» в обеспечении успеха «предприятия». Однако в том, что здание российской экономики после начала «реформ» так перекосило, заслуга их немалая.
Все дело было в методах, а выбор методов зависел от адекватности оценок. Если «социалистическая собственность» – реальность, если эта реальность представляет собой экономическую патологию, то строительство капитализма следует начинать с нуля, сопровождая этот процесс революционной ломкой старого экономического фундамента (что, в сущности, и было сделано). Если же «социалистическая собственность» – эвфемизм, используемый для описания системы госкапитализма, то надо не строить, а реконструировать, что, как известно, работа более тонкая (и более затратная). Здесь нужно не взламывать, а аккуратно разбирать балки экономических конструкций, формируя новое экономическое пространство.
Главной экономической проблемой была не приватизация, а демонополизация экономики. Требовалось возродить конкуренцию на внутреннем рынке, двигаясь от государственного капитализма к современному капитализму крупных публичных корпораций. Приватизация в этом случае тоже, конечно, не исключалась. Но у нее должны были быть не основные, а вспомогательные функции. Прежде всего она была призвана разгрузить государство от ответственности за функционирование потребительского рынка. Об ускоренной приватизации флагманов экономики, составлявших в России костяк капиталистического производства, не могло быть и речи. Здесь приватизация ничего не прибавляла ни в практическом, ни в теоретическом плане.
Управление ТНК – настолько сложный процесс, что только далекие от реальной экономики гарвардские консультанты и экономические обозреватели коммунистических журналов могли предположить, что для их эффективного функционирования необходим энтузиазм частного собственника. Каждый акционер начнет управлять современным капиталистическим предприятием примерно тогда же, когда каждая ленинская кухарка будет управлять государством. Приватизация могла быть полезна здесь лишь на более поздней стадии реформ, как способ привлечения инвестиций. На практике же она стала способом ограбления и разрушения советских капиталистических предприятий.
Была допущена исключительная по своей глупости ошибка. Поставив задачу построить в России капитализм, «прорабы перестройки» первым делом снесли уже капиталистическую по своей природе экономику. Вместо демонополизации был проведен полномасштабный демонтаж. Но свято место, как известно, пусто не бывает. Поэтому на месте пусть государственной, но капиталистической экономики возникла другая экономика, которую только очень большие оптимисты решатся назвать капиталистической.
Фактически бесплатная приватизация отдала советскую экономику в руки тех, кто был готов к присвоению «социалистических» активов, но не был готов к управлению капиталистическим производством. В экономике России возобладал торговый капитал, т. е., по сути, докапиталистическая форма хозяйствования. Стержнем экономической жизни стало не производство, а перепродажа активов. Таким образом, не при коммунизме, а именно сейчас в эволюции российской экономики впервые за многие столетия был сделан шаг назад. Реформы привели к переходу от государственного капитализма к докапиталистическим формам организации экономической жизни, к торговому и авантюристическому (по выражению М. Вебера) капиталу. Поэтому нет совершенно ничего удивительного в том, что за ними последовал экономический коллапс и застой.