И провалу в памяти они будут опять-таки обязаны бренди из трюмов кораблей Коллинза.
– Выходит, до того, как стать герцогом, ты любил ходить пешком?
Тон Смитфилда изменился. В нем появились нотки, смахивающие на легкую заинтересованность. Словно он понял, что Маркус говорил о почти… сокровенном. Даже если Смитфилд догадывался о том, что Маркус сказал не вполне то, что хотел сказать. Но ведь Смитфилд не мог догадаться о том, что конкретно хотел сказать Маркус, потому что для того, чтобы об этом догадаться, надо знать, что может сделать Маркуса счастливым. Маркус точно знал, что ни пьянство, ни азартные игры, ни блуд счастливым его не сделают. Еще до того, как вступить в наследство, он экспериментальным путем выяснил, что пьянство не приносит ему удовлетворения, как, впрочем, и азартные игры, и блуд. Маркус путешествовал по миру, и в разных странах он пил, играл и блудил и по возвращении в Лондон обнаружил, что в собственном доме пить, играть и блудить немного приятнее просто потому, что в гостях хорошо, а дома лучше.
Если не брать в расчет отменное качество бренди и мягкий роскошный мех унаследованных вместе с титулом котов, к которым он, кажется, уже привязался, Маркус не находил в новом статусе никаких преимуществ.
– Да, я любил ходить пешком, – ответил Маркус и поднял взгляд на Смитфилда. Тот уже отключился и храпел. Маркус покачал головой, осушил бокал и наклонился, чтобы почесать под подбородком черно-белого кота. Кота, похоже, гораздо больше общения с хозяином интересовала еда. Итак, общаться Маркусу было не с кем, разве что с самим собой. Привычная ситуация. «Все лучше, чем вынужденно общаться с теми, от кого с души воротит», – привычно утешил себя Маркус.
– Я раньше постоянно гулял, гулял один, и никто меня не искал, и никто за меня не волновался, и никому не было до меня никакого дела, – сказал Маркус, обращаясь к коту, которому не было никакого дела до Маркуса. Коты, приобретенные прежним герцогом, прилагались к титулу и были, по мнению Маркуса, куда ценнее самого титула. Он налил себе еще немного бренди из запасов Коллинза, но пить не стал. – Гулял, пока отец не запретил мне бродить по окрестностям, потому что, как он сказал, «то, что позволено бродяге, не позволено джентльмену, даже если он не наследник». – Маркус сделал маленький глоток. – А потом отец умер и брат умер, и когда умер герцог, первым в очереди внезапно оказался я. А ведь я едва знал покойного. И вот я здесь, живу в его доме, владею его титулом, его котами и трачу его деньги. – Ком в горле мешал Маркусу дышать. – Все это словно и не мое. Я не чувствую себя здесь своим. – Он грустно вздохнул. – Хотя, если на чистоту, я нигде себя своим не чувствую.
Кот, мудрое создание, уже спал.
Был ли причиной внезапной смены настроения вчерашний (и уже сегодняшний) бренди или что-то иное, но только вселенская грусть как-то слишком стремительно сменилась раздражением и даже злостью. Маркуса ужасно раздражало отсутствие ясности в самом главном: он не знал, чего хочет от жизни.
Но зато он точно знал, чего не хочет. Он не хотел, чтобы эти двое спящих мужчин продолжали спать в его бальном зале. Людей – вон, а коты пусть останутся.
– Вставай, – громко сказал Маркус и, подойдя к Коллинзу, ткнул его пальцем в грудь. Коллинз нахмурился, отмахнулся от пальца Маркуса, словно от назойливой мухи, и вывел особенно звучную и крайне неприятную на слух руладу.
Маркус ткнул Коллинза во второй раз, но только уже не в грудь, а в мягкий толстый живот. Коллинз рывком сел, скинул ноги с дивана и нервно подскочил. Стук каблуков о паркет эхом пронесся по залу.
– Я встал, – доложил Коллинз, озадаченно поглаживая себя по волосам. – Что происходит? Смитфилд умер?
Маркус бросил взгляд на Смитфилда. Тот пока дышал.
– Вроде жив, – сказал Маркус. – Но вы оба должны уйти.
Маркус уже успел по достоинству оценить одно из преимуществ герцогского титула. Герцог не обязан никому ничего объяснять. Слово герцога – закон, а законы, как и приказы, не обсуждают. Герцогу достаточно сказать: «Вы должны уйти». Или, скажем, среди зимы: «Я хочу клубники». Или еще: «Переставьте мебель во всем доме». Он пока не требовал клубники среди зимы и полной перестановки мебели в доме тоже, но сознание того, что такого рода возможности перед ним открыты, грело ему душу.
Последнее из перечисленных выше пожеланий он берег на самый черный день.
– Ты кого-нибудь ждешь? – спросил Коллинз. По всей видимости, он не понимал, что герцог не обязан ни перед кем отчитываться. Маркус не стал затруднять себя ответом на вопрос, он просто подошел к дивану, на котором спал Смитфилд, и ткнул его в живот. Живот у Смитфилда был плоским и твердым, но эффект оказался таким же, как и в случае с Коллинзом: Смитфилд сел, спустив ноги на пол, и заморгал в недоумении. Волосы его торчали в разные стороны в вопиющем противоречии с законом всемирного тяготения.