Первоначально Кофлин поддерживал Рузвельта — он заявил на огромном нью-йоркском ипподроме, что «"Новый курс" — это курс Иисуса Христа». Но постепенно главная ударная организация Кофлина — Национальный совет за социальную справедливость, численностью в 7,5 млн членов, стал поворачиваться к Рузвельту спиной. Журнал Кофлина «Социальная справедливость» стал убеждать исполнительную власть последовать примеру Италии и Германии в движении к корпоративному государству, в разрешении социальных проблем путем государственного вмешательства — «для реализации фашистского решения проблем рабочих». Кофлин, поддержанный епископом Детройта, убеждал паству, что пользуется также поддержкой папы римского Пия XI. Самостоятельное организованное рабочее движение отец Кофлин называл коммунистическим.
В конечном счете, он столкнулся с государственной администрацией и назвал «Новый курс» «еврейским курсом». Президент Рузвельт отныне в проповедях Кофлина именовался не иначе как лжецом, а выступая в Цинциннати, Кофлин призвал уничтожить Рузвельта «при помощи пуль». Колонны Кофлина вышагивали (по 25 человек в ширину колонны) по американским городам и «высматривали евреев». Кофлин стремился разрушить все связи Рузвельта сорганизованным рабочим движением. Он рьяно обличал Американскую конфедерацию труда (АФТ—КПП).
Хью Лонг
Но еще более грозная фигура поднималась в этом сне разума на американском Юге, где подлинно общенациональным лидером социального экстремизма становится хозяин Луизианы Хью Лонг, единственный американский политик, которого, видимо, все же боялся Франклин Рузвельт (есть мнения, что вторым американцем, которого так или иначе опасался Рузвельт, был генерал Макартур).
Родившийся в жалкой хижине, Лонг с ранних лет отличался умом. Он за восемь месяцев закончил Тью-ленский университет и в возрасте двадцати одного года стал адвокатом. Своим талантом он вызвал восхищение Председателя Верховного суда США Тафта В тридцатипятилетнем возрасте Хью Лонг выдвинул свою кандидатуру на пост губернатора штата. Толпы слушали его в немом благоговении: «Где школы для ваших детей, на которые вы рассчитывали? Где дороги, на строительство которых у вас забирали в виде налогов деньги? Где больницы для больных и немощных? В течение нескольких десятилетий вы ждете всего этого. Дайте мне шанс утереть ваши слезы». Его избрали под лозунгом: «Каждый человек — король, но пусть ни у кого не будет короны», и он завладел Луизианой — судами, полицией, системой управления. В конечном счете сенатор от Луизианы Хью Лонг стал по значимости, известности и влиянию вторым после Рузвельта человеком в США.
Рузвельт вовсе не шутил, когда писал своему послу в Италии, что «американцы больны гриппом под названием Хью Лонг и отец Кофлин». Лонг, как и Кофлин, поддерживал Рузвельта на пути того в Белый дом, но затем разочаровался в «Новом курсе». Теперь он называл Рузвельта лжецом и «создателем фальшивых ценностей».
Хью Лонг так обрисовал свое видение будущего Америки («Поделим наше богатство»): личные состояния будут ограничены пятью миллионами долларов; ежегодный доход не может быть выше 1,8 млн долларов и ниже двух тысяч; специальные законы защитят пожилых пенсионеров; государство накормит голодных. Обучение будет бесплатным от детского сада до колледжа. Каждая семья получит пособие в шесть тысяч долларов, получит радио, автомобиль и стиральную машину. Лонг скромно признал, что для реализации этой программы ему понадобятся четыре срока «в качестве диктатора страны». Популярность Хью Лонга выросла до немыслимых размеров. Он еще не бросил вызов, но уже утверждал, что Рузвельт — заложник богачей. «Он копирует мои речи о разделе богатства, которые я писал в четырнадцать лет». Все закончилось неожиданно. 8 сентября 1935 года Лонг был смертельно ранен сыном судьи в Луизиане, которого он лишил должности.
Рузвельт завтракал с отцом Кофлином и Джозефом Кеннеди, когда пришла весть о кончине Хью Лонга, Рузвельт выразил соболезнования, но в глубине души он знал, что Лонг мог использовать массовое недовольство и, возможно, намеревался сокрушить систему. Опасения были обоснованными, ибо и без Лонга экстремисты смогли создать Союзную партию, требовавшую радикальных перемен. На съезде в Кливленде Кофлин посвятил заглавную речь исключительно критике Рузвельта. И волны одобрения шли по всей Америке. Это было тяжелое время для Рузвельта, Наблюдая за колебаниями своего престижа, он невесело размышлял: «Людям надоело видеть одну и ту же фамилию день за днем во всех газетных заголовках, тот же голос по радио… Индивидуальная психология не может, вследствие человеческой слабости, долго быть настроенной на постоянное повторение самой высокой ноты».
А на экстремистском фронте отец Кофлин избрал в качестве претендента от Союзной партии конгрессмена Уильяма Лемке из Северной Дакоты — довольно странную личность с отмеченным оспой лицом, стеклянным глазом и очень особенным голосом. Отец Кофлин постоянно называл Лемке «Колоколом свободы», пока кто-то не объяснил ему, что филадельфийский «Колокол свободы» непригоден для набата, потому что треснул
Мнение Рузвельта о человеческой психике относилось и к экзальтации Кофлина Он, по мнению президента, прошел пик своего влияния. Главное, жизнь постепенно налаживалась, а технология подошла к Рубикону важнейших открытий.
Наступательная тактика Рузвельта вызвала пароксизм ненависти у его противников. Отец Кофлин провозгласил, что выбирает фашизм. Джеральд Смит и прочие говорили, что нужно научить американский народ ненавидеть: «Кровавая память об убитом Хью Лонге еще жжет мне глаза». Рузвельт же запретил любые личные словесные нападки, и когда Фэрли, на секунду забывшись, назвал кандидата республиканцев Лэндона губернатором «типичного штата прерий», Рузвельт немедленно поправил его: «Губернатор одного из штатов прекрасных прерий».
В этот, возможно, решающий момент Альфред Лэн-дон не показал бойцовских качеств. Его невыразительный голос произносил удивительные тривиальности. Некоторые его перлы вызывали всеобщие улыбки: «Куда бы я ни поехал в нашей стране, я всюду встречаю американцев». Но, может быть, более всего ему мешала неуязвимость Рузвельта как оппонента, его умение выскользнуть из-под прямого удара. Это выводило Лэндона из себя (не первый среди противников Рузвельта, жалующийся именно на это) и заставляло делать грубые ошибки. Чувствуя ускользающую судьбу, он решил брать все более круто: если Рузвельт останется на второй срок, он начнет террор против своих противников. Мол, когда Рузвельт будет переизбран, он поставит в Вашингтоне гильотину. Что он кандидат евреев. Что в душе он коммунист.
Республиканская партия постаралась использовать недавнее изобретение — израсходовала более миллиона долларов на радио. Нанятые республиканцами актеры страшили радиопублику тем, что Рузвельт в продолжение своей социальной политики присвоит каждому работающему отдельный номер, а затем и заставит всех зафиксировать для государства свои отпечатки пальцев. (Строго говоря, так и случилось. А как иначе выплачивать пособия?) Америка станет большой тюрьмой. У людей будут ошейники с номерами. Избежать этой тюрьмы можно будет, лишь правильно проголосовав 3 ноября.
Рузвельт полагал, что ему не следует активно ввязываться в борьбу до того момента, когда до выборов останется пять недель. Пусть противники атакуют его и делают неизбежные ошибки. И был прав. Союзная партия раскололась в начале осени.
Что существенно, Рузвельт запретил своим соратникам критиковать республиканцев как таковых. «Существуют тысячи людей, — говорил Рузвельт Розенма-ну, — которые думают, как вы и я, о правительстве. Они считают себя принадлежащими к республиканской партии по единственной причине — потому, что их семьи голосовали за республиканцев в течение десятилетий; некоторые из них предпочли бы быть демократами, но в их поселке демократы не являются социально привлекательными людьми. Поэтому не следует обвинять республиканцев или республиканскую партию — только республиканских лидеров. Тогда каждый голосовавший прежде за республиканцев избиратель не примет нашу критику на свой счет, он скажет себе: «Ну, это не обо мне».