Гончаров с Тургеневым и вовсе однажды шумно поскандалили. Гончаров обвинял Тургенева, что тот «утащил» сюжет из «Обрыва», и ему пришлось в итоге убрать целую главу о предках Райского. Тургенев же, со своей стороны, пожертвовал многими подробностями объяснения Лизы с Марфой Тимофеевной, слишком напоминающими аналогичную сцену объяснения Веры с бабушкой.
Страсти кипели нешуточные.
Порой грань между заимствованием и влиянием провести невероятно сложно. Лев Николаевич Толстой признавался, что, когда он перечел сразу после написания свой «Рассказ юнкера», в глаза ему бросилось «много невольного подражания» рассказам Тургенева из цикла его «Записок охотника». Недолго думая, начинающий автор сделал перед рассказом посвящение Ивану Тургеневу.
Лев Толстой не скрывал: «Многому я учусь у Пушкина: он мой отец, и у него надо учиться». Пушкинская повествовательная манера вдохновила писателя на быстрое знакомство с героями «Анны Карениной»: «(Пушкин) как будто разрешил все мои сомнения…» Отрывок из произведения Александра Сергеевича «Гости съезжались на дачу» сильно понравился Толстому быстрым введением читателей в гущу событий. Этот прием Пушкина увлек Льва Николаевича, и он считал, что его роман получился только «благодаря божественному Пушкину».
В свою очередь, Пушкин подражал Шекспиру. Дописав «Бориса Годунова», поэт признавался: «Не смущаемый никаким светским влиянием – Шекспиру я подражал в его вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом составлении типов».
Но, для того чтобы учиться у Шекспира, нужно обладать не меньшим талантом и свободой творчества. Вот, например, Гете признавал, что влияние Шекспира чуть не погубило его. Он писал Эккерману: Шекспир «слишком богат и слишком могуч. Человек, продуктивный по натуре, должен читать в год не больше одной его вещи; иначе это приведет его к гибели. Я хорошо поступил, что отделался от него “Гецем фон Берлихингеном” и “Эгмонтом”, и Байрон очень хорошо сделал, что относился к нему без особенного решпекта и шел своей дорогой. Как много отличных немецких авторов погибли, подавленные Шекспиром и Кальдероном!»
Во время южной ссылки Пушкин увлекся творчеством Байрона. «По гордой лире Альбиона он мне знаком, он мне родной!» – восклицает Пушкин. Александр Сергеевич, по его собственному выражению, «бредил» Байроном, заимствуя множество тем, характеров, сюжетных ситуаций, языковых элементов и пр. Достаточно сравнить «Цыган» с «Русланом и Людмилой», чтобы понять, как много Байрон дал Пушкину. Но пройдет всего пять лет, и в 1825 году Пушкин начнет суровую переоценку художественного метода Байрона. Прежде всего Александра Сергеевича разочаруют одноплановость образов Байрона. Он успеет создать много похожих характеров, а потом напишет: «Его (Байрона) герои, упрощая, либо плохие, либо хорошие. В то время как люди менее однозначны и наделены противоположными чувствами».
Что касается заимствований сюжетов, то примеров в разы больше, чем прямых признаний авторов.
В основе «Разбойников» – сюжет Шубарта, который Шиллер насыщает некоторыми новыми образами и драматизирует.
Бальзак пишет, поставив себе цель изобразить «современного Тартюфа».
Сравните образ клячи, которую избивают, из стихотворения Некрасова «О погоде» и лошадь из сна Раскольникова в романе Достоевского «Преступление и наказание».
Гете берет для «Ифигении» античный миф.
Байрон использует легенду о Дон Жуане.
«Братья Карамазовы» стали ответом Достоевского «Отцам и детям»: «Я давно уже поставил себе идеалом написать роман о русских теперешних детях, ну и, конечно, о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении».
Однако и сами писатели бывают щедры к коллегам. Со школьной скамьи мы помним, что Александр Сергеевич подарил Николаю Васильевичу Гоголю сюжет «Ревизора».
Мда… Все еще считаете, что заимствовать сюжеты плохо? Я сомневалась, пока однажды…
Пока однажды на открытую лекцию не пришла женщина, желающая, чтобы я точно назвала номер страницы, на которой в ее романе должен появиться антагонист. При этом она категорически отказывалась описать хотя бы в двух словах свой сюжет, опасаясь, что его подслушают и украдут другие участники встречи. И вот тут-то меня и осенило, и я навсегда поняла, что украсть идею, украсть сюжет невозможно. Потому что мы пишем в силу своего таланта, раскрашиваем мир в краски своих чувств и мыслей. Если десять авторов напишут свою версию романа «Поющие в терновнике» или «Великий Гетсби», мы получим десять совершенно разных историй. Как если бы Пушкин сочинил свои «Мертвые души», вышла бы совершенно другая история, чем в великолепной книге Гоголя.