В рассказе мы видим сначала описание базарной площади и шествия надзирателя, затем описание сутолоки с собакой, затем описание картины, увиденной надзирателем, когда он подошел к месту беспорядка. Все остальное — разговор. Всмотримся в описания. Мы видим, что надзиратель — в шинели и с узелком в руке, что городовой — рыжий, что за собакой гонится человек в расстегнутой жилетке и ситцевой рубашке, накрахмаленной, что собака белая с желтым пятном на спине. Спрашивается, какое значение имеют эти подробности для рассказа в целом? Разве городовой не мог быть не рыжим, собака не белой? Хрюкин не в расстегнутой жилетке? Конечно, эти подробности сами по себе второстепенны, и могли бы быть заменены другими или вовсе пропущены. Но эти подробности, эти детали ценны потому, что они делают все описание наглядным: мы представляем себе рыжего городового; мы сотни раз видели людей в расстегнутой жилетке и в ситцевой рубахе, и получив указания об этом, легко рисуем в своем воображении какую-нибудь виденную нами личность. Кроме того, некоторые из этих подробностей обладают более глубокой выразительностью. Нам говорится, что рубаха у Хрюкина накрахмалена. Ситцевую рубаху обыкновенно не крахмалят. Эта деталь говорит нам о том, что у Хрюкина есть претензия одеваться «как господа», и это сразу указывает на его принадлежность к городскому мещанству. Узелок в руках надзирателя намекает на другое: не за покупками же ходит надзиратель с узелком; можно думать, что этот узелок — «добровольное приношение» какой-нибудь торговки, то-есть, попросту говоря, взятка.
Вот еще деталь: обратив внимание на беспорядок, надзиратель направляется к месту происшествия, сделав «полуоборот налево», то-есть применив прием военной маршировки; этим косвенно изображается его облик, как человека с военной выправкой. Таким образом, имеющиеся в рассказе подробности выполняют двойное назначение: сделать картину более яркой, более наглядной, и, с другой стороны, косвенно указывают на особенности действующих лиц.
Вот еще деталь косвенного, изображения: Очумелов волнуется; однако, об этом волнении самом по себе не сказано ни слова; говорится только «сними-ка с меня пальто, жарко», «надень-ка на меня пальто, холодно»; мы понимаем, что надзирателя бросает то в жар, то в холод при мысли рассердить генерала, и мы понимаем, что бедняга волнуется.