3. Желание получить статус и признание в обществе (социальная основа самоуважения). Эта задача у наблюдателей касается только «созвучных» и любимых персонажей и людей и имеет не форму лидерства, столь милого сердцам специалистов по иерархическим битвам, а образ «своего голоса» в общей гармонии. В чем разница? Хор возникает, когда вы поете настолько хорошо в общем естественном мировом хоре сами, что… перестаете слышать собственный голос. Обертоны возникают, когда участники хора становятся гармоническим «общим голосом». У иерархов статус и признание приводят к тому, что они «садятся на вершине горы» и получают максимум денег, славы и власти. Между тем при любой натуге и доминировании в хоре ничего нового и «сверхъестественного» не возникает — только то, что «поет» лидер. Поэтому у сообщества нет выхода на новые уровни, разве что перехватывать лидерство, чем все Homo sapiens в иерархиях и заняты. Возможны ли отношения наблюдателей с иерархическими особями? Да, мы их защищаем от физических угроз, если мы бойцы, лечим, если врачи, учим посильному, если преподаватели, а также консультируем в их (!) росте по пирамиде Маслоу до тех пределов, когда им надоест быть иерархами и они по каким-то причинам необратимо захотят стать наблюдателями. Первые признаки этого — им надоедает растить и упражнять свою харизму, они начнут радостно слышать творческие обертоны, из которых «растут стихи, не ведая стыда». После этого потрясения они начинают искать, чем могут быть полезны мировому хору и как в него встроиться, чтобы «растить стихи». Тогда они, наконец, позволяют событиям происходить по Божественному, а не своему, плану. И тут у них наконец случается вожделенная доселе самоактуализация, которая, как и счастье, приходит как бабочка на ладонь, а не как приз в турнире.
4. Самоактуализация (творчество, человечность, нравственное отношение к природе). Обертонные натуралисты-наблюдатели, собственно, только этим и занимаются. Самое их слабое место и наибольшая опасность — оторваться от реального мира, телесного воплощения и задач «текущей реинкарнации». Да, да, чего уж там скрывать: давно уже всем наблюдателям от писателей до священников, от художников до философов, от бомжей до миллиардеров — очевидно, что наша душа приходит в этот мир для самосовершенствования и плоды этого труда уносит с собой после смерти, когда снова сливается с мировой душой. А вся эта гонка на выживание за иерархическими бонусами — это ложный путь, который надо отработать, чтобы выйти на уровень биосфероцентричной популяции, занятой раскрытием биосферных ресурсов всей Земли, включая собственные как гармоническую часть. И пока мы не пойдем по этому пути малых форм, соответствующих нашему скромному месту и возможностям на фоне Земных и Космических процессов, ничего нового, хорошего и перспективного у нашей откровенно загибающейся популяции не будет, а будет все тот же коллапс. Задача наблюдателей — включенное наблюдение, наблюдение осознанного участия в развитии возможностей биосферы Земли и Вселенских космических процессов.
5. Трансперсональные задачи (служение, миссия, Божественный смысл) тут как раз и случаются. Прелесть мировой гармонии натуралистов-наблюдателей в том, что при ней выстраиваются все уровни участников мирового хора. Посильный, гармонично встроенный и соразмерный «голос» в общем хоре гарантирует психофизическое здоровье, в отличие от пораженного пожирающей его опухолью организма, в котором каждый хочет получить как можно больше. Любовь, понимаемая как гармоническое участие в мировом хоре ради результирующей общей эстетики (гармонии, красоты), которую Бродский правильно называл матерью этики, дает правильное направление усилий. Как говорил Экзюпери, любовь происходит от того, что люди смотрят в одну сторону, а не друг на друга. И тем более — не оба на одного из них, того, кто растит свою харизму. Социальные достижения перестают быть целью, а становятся естественным следствием Богоданных талантов, чьим признаком является моцартианская легкость — и радость при виде чужих дарований. «Ведь он же гений, как ты да я. А гений и злодейство — две вещи несовместные», — говорит пушкинский Моцарт.