Но это простое по форме произведение может иметь потрясающую силу, а древний жанр рассказа находится в постоянном развитии. Отличное подтверждение этому дала, например, Вирджиния Вульф в своей статье о современной художественной прозе. И, что особенно приятно, сделала это «на русском материале». Итак, «проблема для писателя как в настоящем, так, мы полагаем, и в прошлом — изобретение способа остаться свободным, чтобы записать то, что будет выбрано им из жизни. Он должен иметь мужество сказать, что его интересует не «это», а «то», и только «то» может лечь в основу его произведения. Для модернистов представляет особый интерес «то», расположенное в подсознании, в труднодоступных глубинах психологии. Акцент сразу же перемещается на «то», чего прежде совсем не замечали, становится необходимым другой рисунок; нам его трудно схватить, нашим предшественникам он был вовсе недоступен.
Никто другой, как современник, никто, может быть, кроме русского, не почувствовал бы интереса к ситуации, которую Чехов сделал основой своего рассказа «Гусев». Несколько больных солдат лежат на корабле, увозящем их в Россию. Нам даются обрывки их разговоров и мыслей, один из них умирает, его уносят, некоторое время разговор продолжается, затем умирает сам Гусев, и его, как «морковь или редьку», выбрасывают за борт. Акцент падает на такие неожиданные места, что порой кажется, что его вообще нет, а потом, когда глаза привыкают к сумеркам и различают очертания предметов в пространстве, мы начинаем понимать, насколько совершенен рассказ, как точно и верно в соответствии со своим видением Чехов выбрал одно, другое, третье, собрал их в единое целое, чтобы создать нечто новое.
Невозможно сказать «это комично» или «это трагично», так же как нельзя с полной уверенностью утверждать (поскольку нас учили, что короткие рассказы должны быть компактными), является ли это произведение, столь расплывчатое и незаконченное, вообще рассказом».
Повесть
Мгновенно от сонма
Калхас восстал Фесторид, верховный птицегадатель.
Мудрый, ведал он все, что минуло, что есть и что будет,
И ахеян суда по морям предводил к Илиому
Даром предвиденья, свыше ему вдохновенным от Феба.
По мере того, как мысль автора приобретает все больший социальный масштаб, сюжет ветвится, а герои множатся числом и сложностью характеров, рассказ постепенно превращается в повесть. Повесть не имеет устойчивого объема и традиционно «плавает» между большим рассказом или новеллой — и громадой романа. Вынимая из книжного шкафа четыре тома «Войны и мира», вы точно знаете — это не повесть.
Чем же отличается повесть? От рассказа — тем, что в ней сюжет сосредоточивается не на одном центральном событии, но на целом ряде происшествий, охватывающих значительную часть жизни одного и нескольких героев. Поэтому повесть более спокойна и нетороплива, чем рассказ. У нее обычно хроникальный сюжет, имитирующий естественное течение жизни, ибо «поведать» значит «рассказать», принести весть о событии.
Помните? «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте» — это поэтическая пьеса-повесть, а есть еще, например, летописная «Повесть временных лет», историческая «Повесть о Петре и Февронии». Проще говоря, повесть — это обширный рассказ, в котором кроме хорошей развязки и занимательной жизни есть «большая» история, или «короткий роман», как говорят в западном литературоведении.
Сюжет повести обычно сосредоточен вокруг главного героя, личность и судьба которого раскрываются в пределах нескольких главных событий. Побочных линий немного, и поэтому название часто связано с именем героя: «Бедная Лиза» у Карамзина, «Дубровский» и «Станционный смотритель» у Пушкина, «Неточка Незванова» у Достоевского, «Жизнь Арсеньева» у Бунина и т. д. Можно, однако, связать основную тему и название с «ключом» сюжета: так сделал Конан Дойл в «Собаке Баскервилей» и Чехов в «Степи».
Повесть как жанр тесно связана с авторским ощущением течения времени, хотя писателя может волновать не только описываемый отрезок жизни, но и его влияние на прошлое и будущее. Но в любом случае, если временной отрезок истории становится слишком длительным, это обычно ведет к разветвлению сюжета, увеличению объема, и в какой-то момент Тургенев, поначалу назвавший «Рудина» повестью, вынужден был все-таки переименовать его в роман, потому что текст под 200000 знаков без пробелов для повести очевидно великоват.