* * *
В заключение я хочу сказать несколько слов об одном стихотворении, в котором, как мне представляется, очень точно отразилось современное, сегодняшнее состояние нашей поэзии и вполне естественно - самой жизни. Речь идет о стихах Анатолия Передреева.
Околица родная, что случилось?
Окраина, куда нас занесло?
И города из нас не получилось,
И навсегда утрачено село.
Взрастив свои акации и вишни,
Ушла в себя и думаешь сама,
Зачем ты понастроила жилища,
Которые - ни избы, ни дома?
Как будто бы под сенью этих вишен,
Под каждым этим низким потолком
Ты собиралась только выжить, выжить,
А жить потом ты думала, потом...
Окраина, ты вечером темнеешь,
Томясь большим сиянием огней;
А на рассвете так росисто веешь
Воспоминаньем свежести полей,
И тишиной, и речкой, и лесами,
И всем, что было отчею судьбой...
Разбуженная ранними гудками,
Окутанная дымкой голубой...
Что ж? Перед нами - чуть ли не самый типичный образ современной жизни. Когда города невелики, их окраины почти незаметны - сразу за городом начинаются поля, леса, луга и среди них села. Но за каких-нибудь два последних десятилетия на пространствах России выросли неисчислимые большие и просто огромные города, которые не могут удержать свою городскую энергию и атмосферу в своих непосредственных границах. Сила города переплескивается, и на километры за его пределами образуется окраина - уже не город, но еще и не село...
Итак, стихи об окраине. Но они не были бы настоящими стихами, если бы дело шло только о "картине", об "образе". Вчитайтесь внимательно - и в первой же строфе вас кольнет ощущение, что речь не только об окраине:
...Окраина, куда нас занесло?
И города из нас не получилось,
И навсегда утрачено село...
Это стихи и о самом поэте, о его судьбе, очутившейся на грани, на пороге, которой невозможно не переступать и невозможно переступить. И, конечно, также и о поэте это пронзительное, удивительно русское:
...Ты собиралась только выжить, выжить,
А жить потом ты думала, потом...
Стихи прекрасны потому, что в них вошло, перелилось, обрело свое стихотворное бытие жизненное поведение поэта, его судьба, он сам, ушедший в себя и размышляющий на этой грани между городом и селом.
Окраина в этих стихах действительно "ушла в себя и думает сама". Однако для того, чтобы ее бытие стало стихотворением, оно должно было сначала войти в самого поэта, в его жизненное поведение. О том, как это происходит, замечательно рассказал Михаил Пришвин.
Он вспоминал, как однажды "постарался почувствовать прекрасный солнечный вечер в лесу. Но, как я ни всматривался... я видел только красивость леса без всякого содержания...
И вдруг я понял, что содержание художественного произведения определяется только поведением самого художника, что содержание есть сам художник, его собственная душа, заключенная в форму...
...Но вдруг выпорхнула и вспыхнула в лучах вечерних и острых стайка певчих птиц, начинающих перелет свой в теплые края, и лес стал для меня живым, как будто эта стайка вылетела из собственной души, и этот лес стал видением птиц, совершающих перелет свой осенний в теплые края, и эти птицы были моя душа, и их перелет на юг было мое поведение, образующее картину осеннего леса, пронзенного лучами вечернего солнца"117.
Именно так и в стихотворении Передреева: окраина с ее душой и с самим ее бытием явились поведением поэта, "образующим" самую эту картину окраины... Как говорит Пришвин в другом месте: "Никаким мастерством... не сделать природу живой. Тут требуется поведение"118.
Ценность стихотворения Анатолия Передреева, конечно, не в самой по себе мысли об окраине, мысли, остроту и емкость которой я стремился показать. Ценность его - в подлинности в нем воплощено, дышит в каждой его строке.
Живая частица человеческого и народного бытия обрела новое, поэтическое бытие в стихе и раскрылась перед нами так, как будто она сама себя осознала. А в этом и состоит непосредственная цель поэзии.
* * *
Итак, книжка "Как пишут стихи" на этом заканчивается. Уже говорилось о принципиальном смысле ее заглавия: не "как писать стихи", а "как пишут стихи". Нельзя, невозможно рассказать о том, "как писать". Поэтическое произведение уместней всего сравнить с живым существом, с растением, которое уходит корнями в самые глубины жизни художника, и он способен, в сущности, только помогать ему расти, облегчать и направлять его рост. Причем, поскольку произведение поэта есть плод, есть порожденье его собственной неповторимой жизни, никто не может научить его, как растить этот плод. Читая других поэтов, он в лучшем случае поймет, как они выращивали свои произведения (хотя, конечно, и это очень важно), но не научится выращивать свои.
Толстой очень точно сформулировал две стороны, две возможности в изучении чужого творчества. Он говорил, что чтение величайших писателей безошибочно "возбуждает к работе", как бы заражая стихией истинного творчества. С другой стороны, он замечательно сказал: "Знать свое - или, скорее, что не мое, вот главное искусство"119. Именно так: свое, в сущности, и нельзя "знать"; его можно только создать, сотворить.
Но в то же время существуют определенные общие принципы и законы творчества, которые характерны для поэзии в целом.
В своей книжке я и стремился приоткрыть читателю путь к осознанию этих законов. Если мне хоть в какой-то мере удалось это сделать - я могу считать свою цель достигнутой.
МЕРА БЕЗМЕРНОСТИ
(вместо послесловия)
Сразу оговорюсь: желание издать эту книгу возникло спонтанно на очередной "домашней" презентации - так на студии "Трехгорка" мы называем обсуждение исторических книг нашего руководителя Вадима Кожинова (в 1997 году вышло сразу две: "История Руси и русского Слова. Современный взгляд" изд. "Чарли" и "Судьба России: вчера, сегодня, завтра" "Воениздат" в рубрике "Редкая книга").
И вот - посреди отвлеченной полемике о "чубайсах", "гайдарах" и прочих исторических "пунктиках" - встал "литературный" человек (словцо-эпитет Ст. Куняева) и, потрясая книгой Вадима Кожинова "Как пишут стихи", изданной более четверти века назад, совершенно, казалось бы, не к месту прочитал четверостишье, смысл которого предельно выразителен, мол, эта книга о Поэзии для него, "как Евангелие от Луки и Матфея". Четверостишие забылось, но след от выступления остался.
И впрямь, что такое текущая история? Зыбкость и сомнительность (и так, и сяк повернуть можно), а разговор о Поэзии, как правило, поворачивается в сторону поиска правоты и правды, - "...поэзия философичнее и серьезнее истории, поэзия говорит более об общем, а история об единичном" ("Поэтика", Аристотель - 322 г. до н. э.)
О существовании такой книги "Как пишут стихи" я впервые узнал в 1980 году на семинаре поэтов при издательстве "Молодая гвардия". Руководитель семинара - известный поэт Анатолий Жигулин, после неудачного обсуждения хорошей подборки стихов, посоветовал: "Ребята, если вы хотите не просто разбираться в поэзии, а почувствовать ее, отыщите книгу Кожинова "Как пишут стихи" и сделайте ее настольной. Поэзия в ней как бы сама о себе рассказывает..." Ребята, естественно, кинулись по магазинам и книжным развалам, но - увы! Только мне повезло - приобрел книгу "Стихи и Поэзия" (изд. "Советская Россия", 1980 г.) - второе издание "Как пишут стихи".
Название "Стихи и Поэзия", резче и точнее передает суть и дух книги: "кесарю" (то бишь, стихотворцу) - "кесарево", а поэту - "Богово", и между ними - бездна. Каким-то загадочным образом Вадиму Кожинову удается найти меру безмерности Поэзии, создать некое свое "одухотворенное бытие", более похожее на лирическое стихотворение, чем на литературоведческие изыскания.
Пользуясь гибкими рамками "вместо послесловия", я представляю читателю продолжение беседы Вадима Кожинова о творчестве Пушкина, не вошедшее в основной текст книги.