пели двигатели.
Но я не терял спокойствия. Я танцевал лучше их, и у меня была отличная пара — самая красивая девушка в мире. Я наклонил голову и увидал изгиб её шеи, нежный наклон плеч и узкие, длинные, горячие руки.
Внезапно в правом крыле появились пробоины от пуль. Я испугался и разозлился, но больше разозлился, чем испугался; потом успокоился и сказал:
— У этого немца нет чувства юмора. В любой компании всегда найдётся кто-нибудь не понимающий шуток. Но бояться всё равно нечего. Нечего тут бояться.
Количество пробоин удвоилось, и мне стало страшно. Я сдвинул крышку кабины и закричал:
— Кретины, посмотрите, какие смешные рисунки! Гляньте на мой хвост, прочтите рассказ на фюзеляже.
«Мессершмитты» не отставали. Они ныряли, заходили мне под брюхо и непрерывно стреляли. Моторы запели громче.
пели они, и под их голоса чёрные кресты плясали и покачивались в такт музыке. Всё больше пуль прошивало крылья, кабину, кожух мотора.
Неожиданно несколько пуль попали в меня.
Но я не чувствовал боли, даже когда вошёл в штопор и крылья моего самолёта захлопали, хлоп-хлоп-хлоп, ещё быстрее, быстрее, голубое небо и тёмное море погнались друг за другом по кругу и наконец исчезли, осталось только солнце, мелькавшее, когда я крутился, но чёрные кресты шли за мной, танцуя и держась за руки, и я по-прежнему слышал пение их моторов.
пели они[1].
Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, били крылья. От неба и моря осталось одно лишь солнце.
А потом одно море. Оно было подо мной. Пена завивалась барашками, и я сказал себе:
— «Белые барашки пасутся в волнах».
Сказав это, я понял, что у меня голова в порядке: барашки и волны. Времени оставалось мало. Море приближалось, барашки росли, а море походило на море и на воду, но не на зеркало. Потом остался разъярённый, белый-белый баран, он сучил копытами и поднимал брызги, крутил рогами, в бешенстве носился по морю.
Я падал.
Стало теплее, исчезли чёрные кресты, небо исчезло. Но ощущение тепла возникло только потому, что не было ни обжигающей жары, ни жгучего холода. Настал вечер, я сидел в красном бархатном кресле. В спину дул ветер.
— Где я? — спросил я.
— Не вернулся с выполнения боевого задания.
— Тогда я должен позвонить матери.
— Нет. Пользоваться телефоном запрещено.
— Почему?
— Отсюда звонят только Богу.
— Что, вы сказали, со мной?
— Пропал без вести, поиски прекращены.
— Но это же неправда, враньё! Я никуда не пропал, я здесь. Вы просто хотите напугать меня, но у вас ничего не выйдет, понятно? Я возвращаюсь к своим ребятам из эскадрильи. Попробуйте-ка остановить меня! Я встану и пойду, понятно?
Я выскочил из красного кресла и побежал.
— Покажите мне рентгеновские снимки, сестра.
— Вот они, доктор.
Опять женский голос, на этот раз близко.
— Ночью вы устроили переполох, право. Дайте я поправлю подушку, а то вы её совсем с кровати спихнули.
Голос звучал мягко и ласково.
— Я пропал без вести?
— Конечно нет. У вас всё хорошо.
— А мне сказали, что я пропал без вести.
— Не говорите глупостей. У вас всё идёт хорошо.
Вокруг все свихнулись, у всех шарики за ролики закатились, но день был чудесный, а я и хотел бы остановиться, но всё бежал. Я мчался по зелёной траве и не мог остановиться, потому что ноги несли меня, а управление над ними я потерял. Они меня не слушались, как чужие, хотя, когда я смотрел вниз, я видел, что ноги были мои; обутые в мои ботинки, они росли из моего туловища. Но управлять я ими не мог. Они неслись через поле и уносили с собой меня. Я бежал и бежал, как заведённый, не спотыкаясь ни на кочках, ни на ухабах. Мимо деревьев, мимо заборов, через пастбище, где, завидев меня, овцы перестали щипать траву и бросились врассыпную. Я пробежал мимо моей матери, она в светлом платье наклонялась, собирая грибы. Она сказала мне:
— Корзинка уже полна. Пойдём домой?
Но ноги пронесли меня дальше, мимо.
Впереди маячил утёс. За ним царила кромешная темень. Огромный утёс и ничего, кроме темноты, за ним, хотя поле, через которое я бежал, было залито солнцем. Солнечный свет обрывался на краю скалы, и разом начиналась темнота. Так вот где начинается ночь, подумал я и безуспешно попытался остановиться. Ноги устремились к обрыву, они делали длинные скачки, а я наклонился и хотел остановить их, вцепившись в штанины, но не сумел. Я хотел упасть, но ноги были проворнее, я каждый раз приземлялся на всю ступню, и бег продолжался.
1
«Апельсин-Лимон» — старинная детская считалка с подражанием звону лондонских колоколов, её декламировали во время игры наподобие «Ручейка». Апельсины и Лимоны — две команды, пропускавшие через живые «ворота» участников игры по одному, на последних строчках стараясь поймать проходящего.