— Что?
— Ты из тех, кто чересчур серьезно относится к сексу. Для людей типа тебя постель — нечто сакральное. Ты слишком легко привязываешься. Так что нет, я не останусь. Спасу тебя от тебя самого. Кто-нибудь тебя заарканит, но это буду не я.
Потом Антония сказала, что ей пора возвращаться в «Гоупойнт». А то там начнется переполох и всяческое смятение. Она поставила бокал, чмокнула меня и была такова. Я подскочил к двери, крикнул ей вслед, что вызову такси, но она лишь отмахнулась и пропала в ночи. А я так и застыл на пороге, недоумевая, кто и за каким чертом поднял тему секса и кто из нас кому только что не дал.
Женщины! Ей-богу, легче понять теорему Минковского о четырехмерном пространстве.
Я вернулся в дом, включил телевизор и прошелся по каналам. Довольно быстро наткнулся на репортаж с места происшествия. Двух человек, не называя имен, объявили погибшими. Телекамеры стояли на приличном расстоянии от воронки, огороженной полицейской лентой. Если что-то и осталось от Шеймаса и Отто, смотреть там было не на что. Я испытал некоторое потрясение, увидев на экране себя — всего несколько кадров из нашего разговора с Шеймасом. Это были те самые мгновения, когда он вручил мне сверток и я всем телом развернулся к нему, загораживая его руку от камер. А потом начался такой бедлам, что сверток напрочь вылетел у меня из головы, и только теперь, благодаря этой передаче, я о нем вспомнил.
Я вырубил телик и подошел к пальто. Вот она, эта штука, в кармане: цилиндр, завернутый в красно-белый арабский платок. Шемаг был завязан тугим причудливым узлом, и мне пришлось потрудиться, чтобы его распутать.
Штука оказалась школьной тетрадью, плотно скрученной в трубку. Я похлопал по ней ладонью, выпрямляя, и открыл. На первой странице — четкий рисунок простым карандашом, похожий на военный герб. Стилизованный, как эскиз татуировки. Три пера внутри веревочной петли, наверху — корона. А под этой композицией, все в каллиграфических завитушках, два простых слова: «Ich dien». Я знал, что в переводе с немецкого это значит «Я служу». Весьма неплохо нарисовано. А ниже еще одна картинка — бабочка. Хотя это был всего лишь карандашный набросок, я сразу понял, какая бабочка там изображена, — красный адмирал.
Но остальные страницы были густо исписаны неразборчивым бисерным почерком. Заполнена каждая строчка, а кое-где даже промежутки между ними. Так мелко, что и не понять ничего.
Я напряг глаза и попытался прочесть несколько слов. Не то чтобы из этого совсем ничего не вышло, но если я хотел расшифровать тетрадь целиком, то впереди была большая работа, в которой весьма пригодилась бы мощная лупа.
Ясно было, что рано или поздно со мной свяжется полиция. Я не знал, видели они или нет, как Шеймас передавал мне тетрадь, но ведь камеры были повсюду, так что, просматривая записи, они наверняка это обнаружат. Если, конечно, я не загородил руку Шеймаса и от полицейских камер тоже.
Я прервал этот поток мыслей и спросил себя: а в чем, собственно, дело? Почему бы не снять трубку и не позвонить в полицию? И сказать им: так, мол, и так, Шеймас передал мне тетрадку с каракулями, не желаете ли взглянуть? Но нет, это в мои планы не входило. Сам не знаю почему, но я определенно не хотел отдавать им эту штуку.
Шеймас отправил меня за чаем лишь для того, чтобы уберечь эти записи. Чаевничать он и не собирался. Он все рассчитал и прекрасно знал, кто я такой: тот самый деловой хмырь, который направил его в «Гоупойнт». Шеймас твердо решил прихватить с собой Отто, но документ должен был уцелеть. Поэтому в последние минуты перед смертью он сделал выбор, доверив тетрадь мне.
И прежде чем отдать ее в чужие руки, я выясню, что он там написал.
Я уже давно переоборудовал свободную комнату в мини-офис, чтобы спокойно работать дома. Там-то я и провел почти два часа, переснимая дневник Шеймаса. Задачка оказалась непростой. Чем мельче текст, тем более четкими должны быть снимки, а моей технике временами не хватало разрешения. Но наконец все было готово. Я сунул фотокопии в стол, набитый банковскими отчетами, и приготовился засесть за расшифровку оригинала.
Перед тем как вернуться в гостиную, я прихватил лупу с хорошим увеличением, которую всегда держал под рукой для наших книжных дел. Открыл новую бутылку «пино нуар», вставил в плеер компакт-диск «Крафтверк», включил лампу, удобно устроился в кресле.
И тут зазвонил телефон.
Полиция. Женщина из СО-13 — антитеррористического отдела столичной полиции. Это, разумеется, означало, что они считают Шеймаса террористом, а не психически больным отставным военным, каковым он и был на самом деле. Женщина на проводе заявила, что они пытались разыскать меня с той самой минуты, как прогремел взрыв. На что я ответил: видать, плохо пытались — я уже несколько часов сижу дома. Она пропустила это замечание мимо ушей и сказала, что ко мне сейчас же кого-то направят.