— Делов-то, Уильям. Притворялся, будто снимаю что-то у них за спиной.
— Но в итоге, как я понимаю, ничего не вышло.
— Не совсем.
— Не совсем? Что значит «не совсем»? Вышло, мать твою, или не вышло?
— Ну нет. Пока что нет.
Я вспомнил, как он исхитрился пожать руку Мэнди, когда прощался с ней сегодня утром.
— Я ухожу, — сказал я. — Книжку и манускрипт забираю с собой.
— Что будешь делать? — крикнул он мне вдогонку.
Я не ответил. Не терпелось залезть в душ и отмыться.
Вернувшись к себе, я сел за стол, разложил на нем листы рукописи и попытался вспомнить источники, на основе которых фабриковал свои ритуалы. Помню, как у меня трещала голова, пока я переворачивал никотиново-желтые страницы книги, стараясь заново испытать вдохновение, которое породило все эти пентаграммы, пентакли и латинские фразы.
Мне подумалось, что Фрейзер чего-то недоговаривает. Его пентакль или пентаграмма — в общем, та фигня, что он начертил на полу чердака, — явно не совпадала ни с одним из моих филигранных рисунков, иначе я ее вспомнил бы. Кое-какое сходство, конечно, имелось — один пентакль похож на другой, не так ли? — но это заполнение, этот текст, эти символы я видел впервые, и они не имели ничего общего с теми схемами, что я скрупулезно вычерчивал при помощи транспортира и циркуля.
Мучась головной болью, я сосредоточенно изучал листы кальки. Настоящий специалист, наверное, сумел бы собрать воедино фрагменты, которые я надергал из множества источников: египетских заклинаний с какого-то папируса, большого и малого «Ключей Соломона», латинских проклятий. Черт, кое-что из этого я даже выдумал сам. Помню, однажды вечером, неслабо укуренный, сидел и смеха ради занимался «говорением языками», записывая белиберду, которая срывалась с моих уст. Казалось немыслимым, чтобы все это вместе могло сложиться в настоящий, действенный ритуал, пробудивший к жизни силы, в которые я даже не верил.
Это казалось просто немыслимым.
На одном из листов я нарисовал классическую пятиконечную звезду и обвел ее двумя концентрическими кругами. Между ними вставил слова: ШБТАЙ, ЦДК, МАДИМ, ШМШ, НГХ, ККБ и ЛБНХ. А снизу приписал содранное откуда-то разъяснение:
Необходимо знать, что общее количество часов дней и ночи — двадцать четыре и что каждый час управляется одной из семи планет, расположенных в правильном порядке: от высшей до низшей. Порядок планет таков: ШБТАЙ, Шабатай, Сатурн, ниже Сатурна — ЦДК, Цедек, Юпитер, ниже Юпитера — МАДИМ, Мадим, Марс, ниже Марса — ШМШ, Шемеш, Солнце, ниже Солнца — НГХ, Ногах, Венера, ниже Венеры — ККБ, Кокав, Меркурий, и ниже Меркурия — ЛБНХ, Леванах, Луна, самая низкая из всех планет. Обрати внимание, что магическая операция должна быть выполнена под управлением соответствующей планеты и обычно в час, который относится к ней же.
Бред сивой кобылы. Который я перетасовал с отрывками, раскопанными где-то еще:
В дни и часы Сатурна ты можешь проводить вызов душ из Гадеса.
Это, конечно, греческое. Именно так я и делал: мешал в кучу греческое, латинское, древнееврейское и египетское, сдабривая бодрой отсебятиной. А вот другой рисунок: две концентрические окружности, а в них вписан треугольник с различными буквами и магическими символами, которые я позаимствовал с репродукции коптского манускрипта, найденной в библиотеке колледжа. Интересно, подумал я, уж не этот ли текст, переписанный мною невесть откуда, вдохновил Фрейзера на его извращенный ритуал:
Пробудись у меня всякий дух, мужской ли, женский ли, и пойди во всякое место, и на всякую улицу, и во всякий дом, и закляни Коприю, которую родила Тесис, волосы с головы которой ты имеешь, любить меня, Эйлуриона, которого родила Коприя. Пусть не вступает в связь ни спереди, ни сзади и не делает ничего для удовольствия с другим мужчиной, если только не со мной, Эйлурионом, которого родила Коприя. Пусть не может она ни пить, ни есть, ни терпеть, ни переносить, ни быть спокойной, ни спать ни с кем, помимо меня, Эйлуриона, которого родила Коприя. Пусть Коприя, которую родила Тесис, волосы с головы которой ты имеешь, выбежит из всякого места, и всякой улицы, и всякого дома, пылая страстью, и бросится ко мне, Эйлуриону, которого родила Коприя. Пусть любит и вожделеет всей душой, умом и сердцем, пусть голову свою к моей голове прилепит, и губы с губами соединит, и живот к животу приложит, и бедро к бедру приблизит, и черное к черному приладит, и любовные утехи свои совершит Коприя со мной, Эйлурионом, во все время века.
В дверь легонько постучали, и я вздрогнул. По правде говоря, даже подскочил. Отложив рукопись, я поднялся и открыл дверь, но за ней никого не оказалось.