Как-то раз мы лежали в кровати голышом и Мэнди скручивала мне косячок. Я засунул ей внутрь палец, смазал ее соком папиросную бумагу и смесь табака с коноплей, а потом закурил. Я курил Мэнди. Она же, глядя на меня, только головой качала.
Мэнди взяла меня под крыло, окружив нежной заботой. Она догадывалась, что меня что-то гнетет, но никогда об этом не спрашивала. В конце концов я предоставил ей решать все за меня. Сам я не показывал носу из комнаты. Мэнди ходила вместо меня по магазинам и сдавала мои работы в колледже. Я считал ее своей палочкой-выручалочкой. Все, о чем я мечтал, — доучиться, получить степень, устроиться на работу и, ясное дело, заново сделать ей предложение. Я понимал, что витаю в облаках, но это, казалось, не имело значения. Я ведь искренне любил ее.
Однажды вечером Мэнди убедила меня покинуть темницу. Она больше не могла торчать в четырех стенах. Ей захотелось посидеть в студенческом баре, просто чтобы развеяться. Я скрепя сердце пошел с ней.
За дверью бара нас встретил обычный суетливый гул; как и всегда, недостаток интеллекта уравновешивался избытком энергии. Мэнди углядела за одним из столиков своих подруг и отправила меня к стойке за выпивкой. Не знаю почему, но я весь трясся и был почти на грани. После почти трех недель, безвылазно проведенных в комнате, я чувствовал себя не в своей тарелке.
Протолкавшись к барной стойке, я заказал себе и Мэнди напитки. Заметил, что пиво сегодня разливает не Лин, и спросил, где она. Девушка, которая работала за стойкой, как-то странно на меня посмотрела. Бросив пустую бутылку в большую пластиковую бадью, она наклонилась ко мне поверх прилавка.
— Линди в «Доброй надежде», — услышал я.
Помню, доставая банкноту, чтобы расплатиться, я хихикнул:
— Что еще за фигня, где это?
Лицо у новой барменши было сплошь усеяно веснушками, а глаза — бледно-голубые.
— Она была в надувном замке, когда в нем лопнул батут.
— Что?
— Что-то там плохо закрепили.
— Что?
— На детском празднике. То есть уже после праздника.
— Что?!
— Решила попрыгать перед уходом, а тут как раз рвануло. Ударилась головой. Ужас!
Девушка смотрела на меня прозрачными, блекло-голубыми глазами. Сзади кто-то напирал, требуя, чтоб его обслужили. Я стоял как контуженый, тупо сжимая в одной руке пиво, а в другой — водку с колой.
Вскоре подошла Мэнди.
— Пить будем или как? — спросила она.
Разумеется, я не мог сказать ей, что Лин — четвертая из пяти девушек, ведь пятой была сама Мэнди.
Мы уселись рядом с ее подругами, которые о чем-то бодро щебетали, но если Мэнди тут же втянулась в их треп, то я хранил молчание. Они решили, что я просто не в духе, но я был огорошен известием о том, что стряслось с Линди. Мэнди и прочие девушки вовсе не были бесчувственными. Просто они не видели во всем этом математического уравнения и уж точно не считали Мэнди одним из его оккультных слагаемых.
Когда бар закрылся, мы, как обычно, вернулись к Мэнди. Она пошла в ванную, а я скрутил косяк. Разгоряченная спиртным, она не стала одеваться, а пустилась танцевать вокруг меня нагишом, чтобы хоть немного развеселить. Я по-прежнему сидел за столом на жестком стуле. Мэнди включила какую-то музыку и начала изображать стриптиз; дым от косяка струился вверх, но мое настроение не поднималось. Мэнди отобрала у меня самокрутку, затянулась, выпустила мне в лицо клуб дыма и снова вставила косяк между моих пальцев.
Потом она забралась ко мне на колени и принялась тереться промежностью о мое бедро. Музыка закончилась. Мэнди слезла и сердито посмотрела на меня, уперев руки в боки. Затем, не сказав ни слова, выключила магнитофон и забралась в постель.
А я, наверное, еще битый час просидел на этом стуле. Когда я собрался ложиться, Мэнди уже спала. Я выключил свет и стал потихоньку, чтобы ее не разбудить, залезать под одеяло. Но так и не посмел опустить голову на подушку. Я неотрывно смотрел на Мэнди, размышляя, какие страдания или проклятия на нее накликал. Верно, это сделал не я, а Фрейзер, однако именно я соединил обрывки чернокнижных познаний в тот страшный ритуал. Я увяз в этом деле по самую макушку, да так, что не могу даже рассказать ей об этом. Я должен защитить ее, стать на пути зловещей тени, что сгущалась вокруг нее, но как?
Так я и остался сидеть, склонившись над ее нежным и хрупким телом, оберегая ее сон, чувствуя себя угрозой, но вместе с тем и защитником, каменной горгульей на контрфорсе, чей искаженный лик скрывает ночная тьма.