Танки для этой пустыни — самое то. Готовишь их к бою, посылаешь авиацию раздолбать как можно больше неприятельской техники, после чего нападаешь на вражеские фланги. Проще некуда. Но потом, если нарвешься на населенный пункт или огневой рубеж, танкам не обойтись без поддержки пехоты, то бишь нас. Мы спрыгнем с бронированных «уорриоров», разделимся на группы и зачистим территорию пулями, гранатами и штыками. Вот это по мне. Штык-то видали, вообще? Не часто приходится пускать его в ход, но я люблю, чтоб он всегда был заточен и аж блестел. Это мне душу греет.
Но в этой войне все решают не штыки, а танки. Опять же впервые после Первой мировой мы всерьез опасались химической атаки. Нас нещадно муштровали в этих жутких комбинезонах химзащиты. Смердят по-черному. В ушах гулко отдается дыхание. Все твои друганы пялятся жучиными глазами, пытаясь разглядеть лицо под противогазом. Шприцы с антидотами все время наготове. Главное, воевать-то еще не начали. А что поделать, тоже служба.
И от всего этого такая скука разбирает, чтоб ее…
Однажды вечером я закончил строевую, распустил бойцов и стоял, истекая потом и тяжело дыша, потому что весь день орал команды через противогаз. Стоял, значит, уперев руки в боки, и пялился в небо над этим морем песка.
— На что смотрите, старшой сержант? — спросил боец по кличке Дурик.
Нормальный хлопец, но язык как помело. Вечно путается под ногами, как собачонка. Донимает вопросами: «А это что? А это зачем?»
— Поди-ка, Дурик. Глянь туда. Что видишь?
— Ничё, старш-сержант. Совсем ничё. Пустыня. Кругом одна пустыня, старш-сержант.
— Разуй глаза, сынок.
— Ничё не вижу. Ни зги.
— Зырь на небо. Хоть раз видал его такого цвета?
— Никак нет, сержант.
— Не сержант, чепушило, а старший сержант. Так что это за цвет, Дурик?
— Розовый, старш-сержант.
— Ну ты и бивень! Это не розовый. Разуй глаза.
Подтянулись другие бойцы; в руках у них запотевшие противогазы, ну и спрашивают, значит, на что мы там глядим.
— Дурик, — объясняю, — сперва сказал, что там ничё нет. А теперь говорит, оно розовое, а я ему толкую, что не розовое оно вовсе. Так что ж за цвет у неба?
— Сиреневый, — говорит Чэд, пацанчик из «черной страны». — Верно?
— Да какой там сиреневый, — возражает Брюстер (сам из ливерпульской босоты, в бою — кремень). — Не сиреневое оно ни разу.
И вот семь или восемь парней таращатся в никуда и силятся понять, какого оно цвета. А я ведь и сам не знаю толком. В жизни не видал на небе такой красоты, а что это за цвет — не скажу.
— Видите это небо, бойцы? Вот зачем вы в армии. Не только затем, чтоб прищучить иракцев. А еще чтоб повидать разных чудес. Типа вот этого неба.
Сказал я так и ушел, оставив ребят в непонятках. Гадают небось, то ли я шутки шутил, то ли как. А и правда, черт его знает. Хотя я точно помню, как подумал: «Смотрите на небо, хлопцы, пока оно не почернело».
Ожидание и муштра, ожидание и муштра… Саддам травил газом иранцев, курдов и болотных арабов, поэтому мы были готовы, что и в наши лица пыхнет отравой. За ним, как говорится, не заржавеет. Ан нет, ничего такого. Мы полюбовались еще несколькими закатами, а потом авиация МНС нанесла удар по Кувейту, который оккупировали иракцы. А у врага не нашлось ВВС для достойного ответа, и я решил, что войне скоро конец.
И где же их авиация? Куда подевалась их артиллерия вместе с газом и химикатами? Считалось же, что у Ирака крупнейшая армия на Ближнем Востоке. Так чем же они заняты? Засели в окопах и острят свои ятаганы? Ждем да ждем, а ребята начинают дергаться. Сколько же им еще глядеть на это розовое небо? Ладно, сиреневое.
У парней только и разговоров что о том, какие широченные телики они купят, когда получат расчет. Это ведь первая война, которую как следует показывают по ТВ, вот они и мечтают, вернувшись домой, посмотреть ее на больших диагоналях. Меня это бесит.
— Какого дьявола? Остаться в живых тебе уже мало? Нужна голливудская версия? С розовыми соплями в конце? Думаешь, ты здесь в гребаной ролевой игре снимаешься?
— Никак нет, старший сержант!
— Именно так ты и думаешь, черт бы тебя побрал. И не перечь мне, долдон.