Но Брюстер и Дурик в ступоре из-за этой страхомудии. Стоят как вкопанные. Глаз отвести не могут.
— Шевелись! — рычу я раскатистым басом.
Все-таки муштра свое дело сделала — парни и впрямь зашевелились; неуклюже, суетливо, на взводе, однако справляются. А я все поглядываю на ту страхомудию, но искоса, чтоб ребята не решили, будто мне от нее дурно. Хотя так и есть. Дурно.
Это вроде как труп иракского солдата, выбитого из танка. Полбашки снесло, но остальное почти все на месте. Рук и ног не разглядеть. Ну, это-то мне до лампочки. Я за свою жизнь много останков повидал. Повоюешь с мое, так любой фарш будет нипочем: что в гамбургере, что тут — все едино. Однако с этой штукой что-то не то: вроде и нормальный труп, но ужатый, раза в три меньше, чем надо. Я было подумал, что ребенок, так ведь нет — вон у него борода, да и вообще на вид взрослый, только будто бы оплавился, как пластиковый пакет, если его сунуть в огонь. А позади него какая-то чудная тень — точно человек на песке.
Ребята закончили и готовы жахнуть, но я решаю сперва прибраться. Подхожу к этой страхомудии, пытаюсь зафутболить ее под танк, с глаз долой, — а нога проходит насквозь. Обычно-то моему желудку все нипочем. Нутро у меня чугунное, однако тут, впервые за многие годы, меня разом вывернуло. Ошметки этой дряни налипли на ногу. Я соскреб их вместе с песком и обломками и затолкал как можно дальше под танк.
Оборачиваюсь. Дурик и Брюстер за мной наблюдают.
— Все готово, парни?
— Так точно!
Брюстер радирует «уорриору», и мы смотрим, как медленно поднимается, а затем фиксируется пушка. Наступает затишье, затем «уорриор» обстреливает расположение противника. Дурик смотрит на результат в бинокль и докладывает. А я изо всех сил стараюсь не думать о той гадости, что налипла на мой ботинок.
— Дай по ним очередь.
— Пулемет! — командует Брюстер по рации.
На этом все и закончилось. Когда пушка и пулемет обработали их огнем, они вышли, а нам только и оставалось, что держать их на мушке. Эти не из Республиканской гвардии. Призывники. Сыты по горло, так что вылезают, положив руки за головы. Как видно, принимают нас за янки. Лопочут по-иракски, пытаются втолковать, что сдаются.
Передав пленных по инстанциям, продолжаем зачистки по прежней схеме. Единственное, что изменилось, — это пыль. Танки и бронетехника подняли столько пыли и песка, что вокруг ни черта не разглядишь. Идем по приборам ночного видения да еще по рации. Пару раз тормозим, чтоб проверить подбитый танк или другой транспорт, и снова видим эти скукоженные пластиковые тела с отпечатками вроде теней, а я все думаю: что за оружие может так скомкать человека и не повредить танк? В смысле, танки-то сгорели, но броня целехонька. Бойцы стайками собирались вокруг этих штуковин, глядя на них как завороженные, а я, понятно, шугал их:
— Хватит втыкать, парни! За работу!
Еще километров через десять получаем по рации наводку на место очередной зачистки. Все как обычно: несколько орудийных залпов разрыхляют песок вокруг укрепления, затем вступаем мы. Иракцы драпают, как муравьи из муравейника, политого дихлофосом, но я не хочу, чтобы мои хлопцы расслабились. Всегда можно нарваться на тех, кто стоит до конца, так что спешка ни к чему. Действую строго по инструкции и намерен живыми-здоровыми вернуть своих парней домой.
С востока дует сильный ветер, поднимает вокруг нас пыль и песок. Воняет специями, выхлопными газами и давешней непонятной дрянью; дышать нечем, приходится идти, завернув лица в платки, не то песок мигом забьет и рот, и нос. На этот раз я выдвигаюсь с пятью бойцами, в том числе с Дуриком и Брюстером. Откуда-то спереди по нам открывает огонь снайпер, но бьет беспорядочно, в пыль. Мы укрываемся за барханом.
Парни натасканные. Я собираюсь выступить, широко рассредоточившись; бойцы ползут по-пластунски с большим интервалом, но не теряя друг друга из виду, песчаную бурю используем как прикрытие. Между тем я приказываю хлопцам, оставшимся в «уорриоре», вдарить из пулемета, чтобы вызвать огонь на себя и поддержать нас.
Я отползаю, наверное, метров на триста. Слышу, как вражеский снайпер докладывает о результатах стрельбы по «уорриору», но его самого не вижу. Кругом ни зги. Ветер ярится не на шутку, и я уже не знаю, где тут пыль из-под гусениц, а где натуральная песчаная буря. Песок вьется и лупит, словно хвост бешеной ящерицы.
Я смотрю в сторону. В воздухе столько песка, что я едва вижу Брюстера, ближайшего ко мне из группы поддержки. Я машу ему. Он замечает меня, и я показываю на свой глаз; это знак, чтоб он не выходил из зоны видимости — моей и следующего бойца. Еще не хватало быть подстреленным своими, как бывает сплошь и рядом. Брюстер поднимает большие пальцы вверх: дескать, все понял.