А я за ним что было сил,
Разрыв почти что сократил.
Вдруг он бордюр задел ногой,
Сустав сместился голевой. (слово «голевой» некорректно – таких суставов нет)
Он навзничь на асфальт упал,
От боли адской застонал.
Приблизился и говорю:
«Вставай, лежачих я не бью!»
Он попытался, но не смог.
Ему подняться я помог.
Хотел узнать он лишь одно:
«За что, прошу, скажи, за что?
За то, что парта на двоих,
За то, что я сильней других?
За свой природный шумный нрав,
За то, что я сегодня прав?
За то, что невоспитан, груб,
За то, что от природы глуп?
Сам правильно не можешь жить –
Уже спешишь других судить.
Кто правом наделил тебя,
Чтобы воспитывать меня?
Твой статус был весьма задет,
Решил ты: я вина всех бед.
Коль так, наказывай – суди!
А если нет, то уходи!»
Съедала совесть дух бесплодный
И разум ни на что не годный!
Моя фитина, злой проступок, (фитина – неологизм? Не нашла такое слово)
Мучительный, дурной поступок.
Не позабыть, не оправдать,
Но и вину нет сил признать.
Не мог отвергнуть обвинение;
Все искупить – одно спасение.
За руку я его схватил,
На спину плавно водрузил
И молча потащил домой,
А в горле ком стоял сухой.
Через кусты густых чащоб,
Парко-хозяйственных трущоб,
По переулкам и баракам.
Мы долго шли по буеракам.
Валил холодным градом пот,
Мы как смогли прошли пятьсот.
Ломило все от напряжения,
Вот-вот свалюсь в изнеможении.
Но гнев к себе давал мне силы
И впереди фонтаны били.
И я ступал за шагом шаг
Сквозь ругань, боль и лай собак.
И вот она, вода святая,
Непревзойденная, родная.
Бесценен ты – глоток воды!
Ты есть предел моей мечты.
Мы стали брызгаться, плескаться
И заразительно смеяться.
Друг друга осаждать, молить,
За все прощения просить.
Вдруг разорвав наше единство,
Ворвался голос исполинский:
«Владимир, как себя ведешь?
Домой когда уже пойдешь?
Эффектный выхватил синяк!
Хоть месяц можешь ты без драк?
А это еще кто с тобой,
Такой же грязный и худой?
Ты всю одежду намочил
И где вообще так долго был?
Дождешься у меня, наглец…» –
То был товарища отец.
Схватил за шиворот, повел,
И мы упали все втроем.
Мужчина встал, очистил грязь,
Одним рывком поставил нас.
Увидел вывих на ноге
И обратил свой взор ко мне:
«Ты что наделал, хулиган?» –
И крепкий выписал щелбан.
«Как наказать тебя, чиграш?
Вхожу уже от злости в раж.
Но раз ты смог его избить,
Сумей и сдачи получить!»
Я онемел от страха в ноль.
Раскаянья тугая боль
Стыдом сжигала дух и честь.
Еще чуть-чуть, и грянет месть!
«Не смей, – вмешался Вовка-сын. –
Нет у тебя на то причин.
Он мне помог, он – верный друг!
И с ним не связан мой недуг.
Я сам нечаянно упал,
А он идти мне помогал.
От школы нес! Лишился сил,
А ты тут руки распустил».
Сказал отец: «Один щелбан
Вам никогда б не помешал.
Но что с вас взять, хулиганье,
Пойдемте, купим эскимо».
И вверх подняв легко и ловко,
В руках понес больного Вовку.
Меня он в гости пригласил,
Когда я доедал пломбир.
Но я сказал, что мне пора,
Что слишком поздняя пора,
Что путь неблизок, дома ждут
И нервно двери стерегут.
И распрощались мы на том
В надежде встретиться потом.
А дома мать в слезах встречала
И от волнения кричала.
А я опять молчал, сопел,
В глаза усталые смотрел.
«Не повторится», – обещал,
А через день опять пропал.
Ведь два дня Вовка не ходил,
А он же в гости пригласил!
Квартиры номер не назвал,
И я его ходил искал.
Но все ж язык меня довел.
Я у него полдня провел.
И снова мать в дверях, отец:
Их долгожданный сорванец.
Сто обещаний, море мук
И снова тысяча разлук.
Боязнь ошибку совершить
Опять меня учила жить.
Бывает так, что лютый враг
Тебе становится как брат.
С врагом будь аккуратней ты,
Никто не знает путь судьбы.