Однако, когда гнев слегка поубавился, я сообразил, что ни одно из этих достижений не будет иметь большого значения в ее глазах. Они не были особенно «сексуальными». И сам отец не подходил к категории VIP-персон, как, например, кто-то по-настоящему, с ее точки зрения, важный, будь то модный фотограф или ведущий светской хроники. Для нее этот седоволосый человек в поношенном пиджаке не был тем, ради кого стоило суетиться. Все, что он сделал, — это изменил жизнь людей.
Тогда я понял, что разлюбил Америку. Я приехал в Нью-Йорк в поисках обычных радостей — секса, славы и денег — и думал, будто готов на все, чтобы добиться этого. В Лондоне, в условиях литературной атмосферы, в которой я был воспитан, погоня за американской концепцией хорошей жизни казалась мне современной и практичной, отличным способом показать, что я отвергаю либеральные ценности родителей. Но, проведя пять лет на Манхэттене, где Дональд Трамп является любимым примером для подражания, взгляды и ценности, которые я отверг, стали привлекать меня сильнее. Возможно, общество, где победитель получает все и единственным арбитром которого является хороший вкус знаменитостей, на самом деле не такое уж изумительное, каким я считал его когда-то.
Согласен, можно подумать, словно это я отверг Америку, хотя по большому счету все совсем наоборот. Для меня Америка не стала страной возможностей, она показала себя страной безответных телефонных звонков. Неужели я обманывал себя, считая, что могу покорить Манхэттен? Может быть, Фрэнк Синатра был прав, и только лучшим из лучших по силам добраться до «самой вершины» в «городе, который никогда не спит». «Нью-Йорк, Нью-Йорк» является своего рода боевым кличем для всех молодых и честолюбивых гладиаторов, бросающий им вызов сразиться на самом большом амфитеатре в мире. Обладаешь ли ты тем, чтобы выстоять в Риме современной эпохи? Я принял вызов, и императоры Готама[193] показали большим пальцем вниз.
Я предпочитал думать, что это случилось не из-за недостатка способностей. Возможно, я не был достаточно сообразительным, чтобы завоевать Манхэттен, но моя глупость выразилась в элементарных ошибках. Я чувствовал себя спортсменом, которому даже не дали шанса принять участие в состязаниях, потому что он не смог завязать свои шнурки. Я искренне не считаю Алекса талантливей себя, и тем не менее, прожив в Лос-Анджелесе пять лет, этот гаденыш добился того, что весь Голливуд ест из его рук. Почему? Потому что он обладает очень важной способностью, которой не имею я, — ему нет равных в умении завязывать нужные знакомства. У меня могла быть оксфордская степень бакалавра по философии, политике и экономике, но что касается искусства дружеского трепа, я бы не выдержал даже обычного экзамена на уровне средней школы.
И все же… Может быть, я заблуждался. Для моего эго менее болезненным было думать, что я провалился только потому, что не умел пресмыкаться. Но правда ли это? Когда я думаю о пяти годах, проведенных в Нью-Йорке, я понимаю, что причина не столько в отсутствии каких-то навыков, сколько в непреодолимом желании восстановить против себя богатых и знаменитых. Словно во мне сосуществовали два человека — один непреклонный маленький карьерист, готовый перецеловать любые задницы, если в этом будет нужда, а другой сумасшедший анархист-террорист, стремящийся устроить вокруг себя как можно больше беспорядка. Не буду отрицать, некоторые из моих поступков были поразительными по своей глупости. Спросить у Натана Лейна, не гей ли он? Безумие! Сказать Грейдону, что он не продвинулся дальше первой комнаты во время его поездки в Лондон? Сумасшествие! Спровоцировать Гарри и Тину на развертывание полномасштабной ядерной войны? Самоубийство! До известной степени эти эпизоды были результатом слепого невежества. Незнания, да и нежелания знать, какое поведение более подходяще в сложившихся обстоятельствах. Но некоторые из моих наиболее разрушительных поступков, казалось, были результатом анархичной стороны моей натуры, делающей все, чтобы помешать мне достичь желаемого. Я был самым злейшим врагом себе. Но к тому времени, когда я покинул Нью-Йорк, я оставлял за плечами огромное количество претендентов на этот титул.
И все же, не сумев стать кем-то, остался ли я по-прежнему никем? Или же мне удалось найти себя? Меня не оставляло ощущение, что террорист, живущий внутри меня, был моей британской частью, саботирующей моего внутреннего американца. Чем дольше я жил в Америке, тем сильнее чувствовал себя британцем. Как и многие, я думал, что, переехав в Нью-Йорк, сумею заново создать себя, смогу стать американцем. И на протяжении шести месяцев мне казалось, что у меня это получается. Но затем британец во мне вновь занял место на капитанском мостике. Я будто перелетел через Атлантику на самолете, а моя национальность пересекла ее на лодке. Я стал замечать, что меня раздражают мелочи вроде того, как ньюйоркцы говорят «взади» вместо «сзади», вероятно, потому, что мне казалось невежливым говорить то, что может быть истолковано как отсылка к анусу. И еще злило, что в ресторанах нельзя спрашивать про туалет — только про «ванную комнату» или «дамскую комнату».