Еще для меня было проблемой завести настоящих друзей. (Ничего удивительного, можете подумать вы, прочтя предыдущий абзац.) В Нью-Йорке у меня было множество знакомых, людей, чья компания доставляла мне удовольствие, но к концу моей эпопеи в Америке у меня осталось лишь два настоящих друга. С журналистами Манхэттена мне было проще завязать ничего не значащие отношения, чем близкую и крепкую дружбу, отчасти из-за того, что лишь немногие из них соглашались со мной надраться. Я понял это, когда потерял работу в «Вэнити фэр» и от меня отвернулись люди, которых я считал моими друзьями. Судите сами, каждый раз когда я замечал на приеме кого-нибудь из прежних коллег и направлялся в их сторону, они просто не могли скрыть паники. На их лицах отражалось: «Боже мой! Как же мне улизнуть от него?» В издательском мире Нью-Йорка достаточно было разнестись слуху, что тебя уволили, и тебя перестанут узнавать. Как во Вьетнаме пехотинцы старались держаться подальше от любого, кто, по их мнению, приносил несчастье, так и в «Конде наст» никто не хотел быть связанным с неудачником. Среди представителей издательского бизнеса дружба кажется менее важной, чем успешная карьера.
Но пожалуй, самым ярким признаком того, что встреченные мной люди во многом ущербны как человеческие существа, было их безразличие к романтической любви. Разумеется, здесь есть исключения, но меня поразило, как мало значения они придают чувственной любви, особенно при выборе спутника жизни. Брак для них чисто деловое партнерство, союз, в который вступают из-за материальной выгоды, а не по духовному влечению. Идеальный брак для этих людей не тот, в котором в вечности сплелись две души, а взаимовыгодное соглашение, которое может быть расторгнуто, как только перестанет быть полезным. Подобное низведение романтической любви стало высочайшей ценой, которую они платили за то, что пожертвовали свободой ради достижения профессионального успеха. Как сказал знаменитый последователь Чосера Невилл Когилл: «По своей сути любовь является аристократическим чувством, то есть на него способны лишь утонченные натуры, независимо от их происхождения».
Но, даже упаковывая чемоданы, я ощущал, что какая-то часть меня все еще жаждала обладать тем, что сопутствует успешной карьере в Нью-Йорке. Я бы солгал, сказав, будто меня разочаровал мир блестящих лимузинов и престижных ресторанов. Я еще мечтал о том, чтобы стать большим человеком в Нью-Йорке и спать с супермоделями. Но в глубине души я знаю, ничто из этого не принесло бы мне долгого счастья. Именно потому Гарри и Тина вызывали наиболее горькие сожаления, высказываемые некоторыми из их друзей. Несмотря на блестящую карьеру, они не кажутся счастливыми. Наоборот, они выглядят неуверенными и встревоженными. Их пугает, что все созданное ими может однажды рухнуть как карточный домик. Как говорил Бен Хечт: «В Нью-Йорке нервозность идет рука об руку со славой. Известных людей преследует страх проснуться однажды утром и, в противоположность Байрону, обнаружить, что о них никто не знает».
Покидая Манхэттен, у меня не было ни малейших сомнений, что к Кэролайн меня привлекла британская сторона моего характера. Лишь благодаря полному безразличию к славе и деньгам Кэролайн смогла полюбить меня, но и я полюбил ее по той же причине. И я знал, что в будущем ей будет достаточно бросить один испепеляющий взгляд, чтобы излечить меня от претенциозности, когда я буду излишне переживать, что меня не пригласили на модную вечеринку или что я буду выглядеть не слишком привлекательно на своей авторской фотографии. Она стала для меня своеобразным противоядием от Нью-Йорка. Я и сам не мог пожелать для себя более сильного союзника.
Закончив книгу, я отправил ее экземпляр отцу, и через несколько дней он пригласил меня на ужин в свой дом в Айлингтоне. Я прибыл туда, чтобы выслушать приговор.
Он отозвался о моем творении благожелательно: «очень забавно», но без особого энтузиазма. «Почему бы тебе не написать книгу посерьезнее?» — спросил он. Напомнил о предложенном Т. С. Элиотом различии между достижениями двух сортов: за одно тебе аплодируют при жизни, но и только, а другое становится значимым настолько, что его читает не одно поколение. Не пора ли мне перестать гоняться за дешевым успехом суетного мира и заняться чем-то более значительным? Конечно, он прав. По словам писателя Николаса Леманна, «Возвышение меритократии» почти обессмертило моего отца. Куда там голливудским богам, которые так поразили мое воображение в первую оскаровскую вечеринку «Вэнити фэр». Вот к какому бессмертию стоит стремиться.