Можете себе представить, что произошло, когда Юан вошел в свою комнату. Первое, что бросилось ему в глаза, точнее, ударило в нос, — запах, невероятно крепкая смесь из алкогольных испарений и вони немытого тела. Фууу! Затем он увидел парик, лежащий на прикроватном столике. Каким образом это сюда попало? Могли он принадлежать мне? Что-то он не видел его у меня раньше. Наконец, когда глаза привыкли к освещению, что же он увидел? Это… не может быть… нет, может! Проклятие! Поверх его покрывала от Питера Джонса, одетый в одни чулки сеточкой, лежал 55-летний мужчина по имени Дженнифер!
— Тоби! — Юан влетел в мою комнату и разбудил меня грубым толчком. — Что это делает на моей кровати?!
— Прости, приятель, — пробормотал я. — Думал, ты появишься только завтра…
Юан сделал глубокий вздох.
— На сегодня я сниму номер в отеле, но когда вернусь, постарайся избавиться от своего гостя. И не забудь после этого поменять мои простыни и продезинфицировать мою спальню.
Я рассмеялся.
— Это не смешно, — фыркнул он. — Не нахожу в этом ничего забавного.
И он говорил искренне. Но отомстил мне тем, что рассказал всем нашим общим друзьям, как, вернувшись неожиданно одним прекрасным утром домой, обнаружил в моей квартире голого мужчину.
— Я не утверждаю, что Тоби голубой или что-то в этом роде, — вещал он, олицетворяя собою мистера Благоразумие. — Но согласитесь, это чертовски подозрительно…
Стоит ли говорить, что все мои друзья решили, будто я законченный педик. Случай с Дженнифер заставил меня не раз краснеть, но в анналах моих вгоняющих в краску пьяных деяний он не идет ни в какое сравнение с пасхальным уик-эндом, который я провел в Вербье. [185]Как говорят в Обществе анонимных алкоголиков, в тот раз я «добрался до дна».
Я не большой поклонник лыж, но когда мой друг Хаттон Свинглехарст сообщил, что собирается в Вербье на недавно купленной им «БМВ-М3», я не смог устоять. Ему хотелось испытать автомобиль на трассе. Он подсчитал, что, если в среднем мы будем делать 155 миль в час, на дорогу у нас уйдет не более шести часов. Честно говоря, это было маловероятно, потому что 155 миль в час для машины предельная скорость, но я решил не придираться из-за этой маленькой неточности. В конце концов, нас ожидала настоящая мужская авантюра, одна из тех, которые я так обожал.
В Хитроу я прилетел ночным рейсом 2 апреля 1999 года, и Хатти подобрал меня с третьего терминала в 9.30 утра. Весь путь мы проделали практически без остановок, и хотя так и не дотянули до 155 миль в час, неслись на довольно приличной скорости. На стоянку перед отелем мы въехали перед самой полночью, и, по моим подсчетам, я без сна провел уже 32 часа. Мне бы следовало отправиться прямо в постель, но, решив, что стаканчик перед сном еще никому не причинил вреда, мы отправились в «Фарм клаб». По общему мнению, этот клуб в Альпах отличался самыми распущенными нравами, но поскольку он находился всего в пяти минутах ходьбы от нашего отеля, именно он стал нашим единственным выбором.
Я покинул клуб через шесть часов, подслеповато щурясь на свет и допивая бутылку виски «Макаллан» 18-летней выдержки. К тому времени Хатти уже давно вернулся в отель, и потому мне предстояло самому искать дорогу назад. Но даже через два с половиной часа я все еще не смог ее найти. Уверен, испытание не было бы столь суровым, не забудь я в ночном клубе куртку, не говоря уже о ключе от номера и бумажнике. Когда же я наконец нашел отель и забрался в постель, мой организм находился на крайней стадии обморожения.
Казалось, я проспал всего десять минут, когда меня разбудил Хатти, затянутый в экипировку горнолыжника.
— Давай, поднимай свою ленивую задницу, — велел он, — а то опоздаем.
Я взглянул на часы. Я и в самом деле проспал всего десять минут! Неожиданно я заметил, что на моем мизинце чего-то не хватает.
— Хатти, — взвизгнул я, — где мой перстень с печаткой?
Он расхохотался.
О нет!
— Разве ты не помнишь? — спросил он.
— Нет, черт тебя подери.
— Ты отдал его 16-летней шведской школьнице, которой делал предложение прошлой ночью.
— Ты шутишь?
— Не-а.
— Какой еще 16-летней шведской школьнице?
— Той, которую ты пытался поцеловать в «Фарм».
— Господи Иисусе! Ты хотя бы знаешь, в каком отеле она остановилась?
Смех перешел в гомерическое гоготание.
— Извини, старик. Она отправилась в Швецию первым утренним рейсом.
Шлюзы не выдержали давления, и меня затопило самобичеванием. Жалкий дурак! Никчемный неудачник! Как я мог быть таким беспечным? Никогда я не чувствовал себя так плохо, как в то утро. Перстень с печаткой был самым ценным моим достоянием. Всякий раз, когда что-то вызывало у меня тревогу, я непроизвольно тянулся к нему рукой и вертел его между указательным и большим пальцами. И теперь он исчез.
Потеря перстня стала последней каплей. Подобно Майклу Хенчарду, персонажу «Мэра Кастербриджа», [186]я поклялся здесь и сейчас, что больше не возьму в рот ни капли алкоголя. Конечно, я уже не раз давал себе подобное обещание, но сейчас это были не просто слова. Я преисполнился решимости сдержать клятву. Из-за свалившихся на меня неудач я пил все больше и больше, и если бы не остановился, то не смог бы прервать своего падения. Я уже давно говорил себе, что если дела пойдут совсем плохо, я всегда смогу бросить пить и собраться с силами, чтобы пройти через выпавшие мне испытания. Что ж, настало время проверить теорию на практике.
Разумеется, я не был до конца уверен в том, какую пользу принесет мне трезвый образ жизни. Может, он вовсе и не панацея. Возможно, моя энергия возрастет вместо ожидаемых 20 %, лишь на 2 %. И все же я должен попытаться.
Отчасти решение было запоздалой реакцией на недавно пережитые моим эго побои. [187]Моя неудача по завоеванию Манхэттена заставила меня остро осознать, что я простой смертный. Прежде моя жизнь казалась мне бескрайней равниной. Я думал, что у меня еще будет множество шансов все исправить. Если карьера, которую я себе избрал, приведет меня в никуда, я просто покончу с ней и начну что-нибудь новое! Я редко задумывался о будущем, по крайней мере в терминах, а что будет со мной через 10 или 20 лет, в моем воображении это всегда было «некое абстрактное будущее». Но сейчас впервые в жизни я почувствовал, как время течет сквозь пальцы, как и бесконечное количество возможностей, которые, не исключено, я уже все использовал.
Однако это также стало прямым результатом потери перстня. Возможно, кольцо и стоило каких-то 100 фунтов, но связанные с ним чувства не имели цены. На нем был изображен фамильный герб матери, и в моем сознании он всегда символизировал мою связь с ней. Точнее, перстень оставался единственной связью. Дело в том, что мама умерла.
35
Оби-Ван Кеноби
Мама умерла утром 22 июня 1993 года. Этот день напомнил мне чем-то мой день рождения. Привычная рутина будней была нарушена, и чтобы я ни делал, все были со мной очень добры. Я знаю, неправильно говорить такое о смерти матери, но в то время я не мог избавиться от подобных мыслей.
Например, когда она умирала, я остро чувствовал необходимость «облегчить страдания». Ничем особенным, просто тем, что принято в подобных ситуациях — извиниться за то, что был таким ужасным сыном, пообещать, что буду добрее с сестрой, сказать, что люблю ее. Но я понимал, что эти слова предназначены исключительно для моего блага. Да, я хотел сказать ей то, о чем, не скажи сейчас, буду очень сожалеть впоследствии. Мне хотелось избежать будущего чувства вины. Но если это мой единственный мотив, то буду ли я действительно чувствовать себя виноватым, если все-таки не скажу ей этих слов?
Конечно, я ей сказал. Точнее, пытался. Рыдания в подобной ситуации относятся к тем вещам, которых невозможно избежать даже когда вы внутренне к ним готовы. Вы понимаете, что будете плакать и… вы плачете. А дав выход слезам, трудно притвориться, что пытаешься облегчить страдания другого человека. И все заканчивается тем, что утешать уже вынуждены вас. Наверное, это самое худшее, через что проходит умирающий, — в то время, когда вы больше всего нуждаетесь в уединении, приходится проявлять заботу о чувствах тех, кого оставляете на бренной земле. Как писал Ларкин, когда речь заходит о смерти, «бесстрашие… заключается в том, чтобы не испугать других». [188]
187
В «Цивилизации и ее неудовлетворенности» Фрейд пишет: «Пока у человека все идет хорошо, его сознание проявляет к нему снисходительность и позволяет его эго делать все, что оно захочет; но когда несчастье обрушивается на человека, он заглядывает в свою душу, осознает свою греховность, повышает к себе требования со стороны своего сознания, склоняет себя к воздержанию и подвергает наказанию».
188
Будучи первой женщиной-продюсером на Би-би-си, моя мама первая познакомила аудиторию «Радио Три» со стихами Филиппа Ларкина, еще до того как он стал известным. Эта цитата взята из его стихотворения «Утренняя песня»: Бесстрашие же чаще / Всего бессмысленно — и те, кто храбры были, / Как все — лежат в могиле. / Не различает смерть отважных и скулящих (пер. Александра Волкова).