— Амансолтан, халаты так не светят…
— Гюльхан, не хочешь ли вина? А может, яблок, сыру? Освежить лицо не хочешь ли? Я дам умыться…
— Не нужно… ничего не нужно… Но кто на крыше плещется водой? Я слышу плеск…
— Плещется вода в арыке. Гюльхан, я так ждала тебя! Позволь, я отряхну от пыли твой халат…
— Что делала ты час назад, Амансолтан?
— И час назад, и два часа назад сидела у окна, Гюльхан, — ждала тебя! Двенадцать человек прошлись по улице: Кель, Клыч, хромоногий Нух, Ашир, Курбан, старухи, Фатьма, вся красная от позавчерашнего стыда, с ней маленькая Айгузель, но не было средь них того, чьи брови как хвосты бесценных черных лис…
— А дальше?
— Уж небеса теряли цвет надежды, цвет перстня твоего на среднем пальце. Позволь, взгляну на этот перстень: как украшает он твой палец, как благородна вся твоя рука!
— А дальше?
— И вот когда по этим небесам поплыли облака, такие нежные, и легкие, и белые, как та чалма, что одеваешь ты по пятницам, когда идешь в мечеть…
— А в полдень?
— В полдень я спала, Гюльхан!
— В какой же комнате?
— В той, что закрывается на три задвижки, в которой полы прохладны, как ручей, в которой ты любишь отдыхать, Гюльхан…
— Что видела во сне?
— Во сне я видела того, кто как из камня изваянье стоит пред тысячью врагов, но кто бывает снисходителен перед лицом любви… Гюльхан, Гюльхан, зачем ты заставляешь меня так много говорить? Позволь, я причешу тебя! Ах, тюбетейка так идет тебе! Сниму ее. Как ты хорош без тюбетейки!
— Амансолтан, ты никуда не выходила? Ты, правда, здесь сидела и ждала меня?.. Но кто прошел сейчас по крыше, точь-в-точь как я?..
— Гюльхан!..
— Я слышал там шаги! Вот я сажусь — там скрипнул стул. Вот я встаю — там кто-то встал…
— Гюльхан, откуда быть на крыше стулу?.. Ну, успокойся, отдохни, приляг, я налью вина, ты выпей! Вот тебе моя рука!..
— Твоя рука прекрасна, но… Нет-нет, Амансолтан, не улыбайся так, я слышу ясно: кто-то там на крыше!
— Кто?.. Кто может быть на крыше?
— Не знаю… Но когда я к дому подходил, на крыше был как будто свет…
— Свет?! Но свет — не человек! Кто может быть на крыше? Там сливы третий день лежат, кувшин стоит — и только… Ну, разве что Жьохан забросила туда свой шелковый халат…
— Амансолтан, вздохнул «он»…
— Кто вздохнул?
— «Он».
— Кто?
— Тот, другой… Вздохнул я — он вздохнул, я шевельнулся — он помедлил, шевельнулся, я лягу — ляжет он и будет небо с мигающими звездами разглядывать… Вот успокоился, лежит перебирает звезды взглядом… Как тихо! Ветер! Звезды! Ветер — прочь!.. Твоя рука, Амансолтан, — и ветер!..
— Гюльхан, заснул?.. Заснул… «Чьи брови как хвосты бесценных черных лис». А ветер посвежел… Плотнее дверь закрыть. Аллах, не дай беде случиться в эту ночь…
«Я молчаливый…»
Я, молчаливый, в красной одежде, шелковым шнурком подпоясанный,
Я, глядящий на чашу с вином в правой руке,
Я, с лицом, выточенным из белого камня,
сидящий на мягком ковре, вышитом цветами,
Я, внимающий брату моему, согдийскому князю, гостю,
держащему в левой реке кубок, в правой гранат,
Я, слушающий льстивые его речи,
в моем летнем зеркальном дворце,
в моей яшмовой с золотом комнате,
на второй день пути из Мерва в Согд!
«Эй — моих лошадей — скорей — подай — Вахраб!..»
Эй — моих — лошадей — скорей — подай — Вахраб!
Моих — подобных — солнцу — чернее — угля — скорей — Вахраб!
За резвой — ланью — из Мерва — в горы — скорей — Вахраб!
Мой верный — сокол — соперник — Симург — со мной — Вахраб!
«В сумерках гранатовых…»
Абу
Абу весь день сидел на крыше своего дома в ожидании вечера. Сегодня полнолуние, луна покажется с восточной стороны неба, из-за черных, засохших деревьев сада Сумасшедшего Гюльхана.
Небо было безмятежно, редкие, но яркие звезды казались наполненными влажной изумрудной синевой.
Трава, которая выросла на глиняной крыше дома за эту неделю, была свежа и душиста, полуденное июньское солнце не смогло опалить ее. Абу поливал ее арычной водой; семилетний внук его, Саид, утром и вечером поднимался на крышу с кувшином, полным свежей, звонкой, как будто в ней бились маленькие льдинки, воды и прыскал на траву. Но Абу казалось, что именно в лунные ночи, от нежного лунного света трава получает такую прохладу и свежесть и пахнет, как будто выросла она на далеком джайляу в высоких Чингизских горах.