И тогда тетя Гюлзифа, облегченно вздохнув, вынула откуда-то бутылку полусухого шампанского, припасенного ею на всякий случай. Радиф, единственный мужчина за столом, разлил его по бокалам.
— Счастья вам, мои дорогие! — сказала тетя Гюлзифа. И поцеловала Альбидар и Радифа, теперь уже тоже родного человека.
На следующий день в городе ввели талоны еще на кое-что. Но этого тетя Гюлзифа уже не узнала. Утренним рейсом она вылетела в столицу, где сразу же окунулась в другую, более богатую приятными событиями жизнь.
Сочинение на тему
Нур-абый был веселый. Он на пароходе плавал. И меня с собой брал. У него каюта хорошая. И там окно круглое, и койка, и мандолина на стене. На мандолине Нур-абый играл. И меня учил. Один раз мы с Нур-абыем до Казани доплыли. Мама меня с ним отпустила. В Казани в Кремль ходили и к Сожиде-апе на блины. Потом обратно поплыли. Через два дня были в Уфе. У Нур-абыя китель белый и фуражка, он мне давал их надевать. Нур-абый, когда работал, у круглого колеса стоял, крутил его, «штурвал» называется. А когда работа кончалась, Нур-абый на палубе сидел, на мандолине играл, с пассажирами разговаривал, особенно с девушками. Когда он на мандолине играл, много народу на палубе собиралось, потому что Нур-абый пел лучше, чем радио. У одной пристани, забыл название, недалеко от Уфы, пассажиры все в лес ушли, ягоды собирать, а Нур-абый на берегу остался. Сел на камень, ноги в воду свесил и стал на мандолине играть. А вода там в пятнах, заводом пахла. Нам учительница рассказывала, что раньше вода в реке везде была белой, поэтому ее и назвали Белой — Агиделью. А сейчас она уже не белая. Через несколько дней после поездки нога у Нур-абыя распухла и посинела. Лечили, лечили — не вылечили. Тогда в Москву Нур-абыя повезли, и там не вылечили. Тогда ему отрезали ногу. Другую, деревянную, приставили. Теперь Нур-абый дома сидит. На пристань не ходит. И на мандолине не играет. И я на пристань не хожу. На мандолине не играю. Я в волейбольный кружок записался, меня мама записала. Только у меня нога тоже стала болеть. Я тогда тоже купался, вместе с Нур-абыем…
Последние разговоры
Жена дяди Бакира, Закия-апа, умерла в Уфе два года назад. Ей было семьдесят восемь лет. Незадолго до ее кончины мы с мамой, приехав в Уфу, навестили ее. В просторном подъезде «профессорского» дома — лет пятнадцать назад сын Закии-апы, Раиль, переселил родителей из маленькой комнаты на окраине города в этот респектабельный дом, — перед дверью квартиры, где жила Закия-апа, мама остановилась, сделала «скорбное» лицо, — как-никак мы шли к тяжелобольной родственнице, — и решительно сказала:
— Звони!
Дверь открыла сама Закия-апа, погрузневшая, медлительная, с угасшим взглядом некогда ярких серо-зеленых глаз. Одета она была в штапельное в мелких цветочках платье, вязаную кофточку, на голове ситцевый белый платок. После взаимных приветствий мы прошли в комнату и сели возле незастланной постели. Я развернула сверток, вынула розовый с золотыми блестками индийский платок, протянула Закии-апе.
— Это вам!
Она равнодушно отложила его в сторону.
— Мне уж ничего не нужно… — Потом, взглянув на маму, сказала со значением — Вот, Заужян, близятся мои сроки… Наверное, ангелов скоро увижу…
— Не торопись, Закия! — как полагается в таких случаях, ответила мама. — Все мы туда успеем! Что врачи-то говорят? Чем лечат?
— Что врачи! — махнула рукой Закия-апа. — Меня мой сын, Раиль, лечит. Когда меня парализовало, он мать врачам не отдал. Сам с ложечки кормил, гимнастикой заниматься заставлял, я и поднялась. На три месяца у смерти отвоевал. Вот и живу. Хотя, конечно, все у меня приготовлено: и чистое белье, и чулки, и полотенца для раздачи на поминках… А ты, смотрю, Заужян, все порхаешь то в Москву, то в Уфу?
— Почему, у меня тоже все давно приготовлено! — воскликнула мама. — А езжу потому, что дочери приглашают. У меня и платки куплены кремового цвета, очень красивые, и полотенца, тридцать штук, и платье я для себя приготовила, белое, с голубой вышивкой на груди… А кому что в наследство оставлю, то я отдельно записала: младшей дочери — зеркало, мы его с Усманом в первый год купили, как поженились, старшей дочери — часики золотые, а сундук, гардероб и ширму — внучкам.
— Ну, я своим внучкам все давно уже отослала, — оживилась Закия-апа, и глаза у нее заблестели. — Я что сделала: занавески с окон сняла, одеяла новые, неношеные, сложила, посуду небитую в ящики упаковала и вместе с Наилем в Казань отправила, внучкам своим. Жена Раиля приходит, сердится, сколько вещей, говорит, мы вам подарили, а вы все в Казань отсылаете, в пустом доме живете, перед людьми стыдно…