Однажды после такой рукописи Мама принесла домой много разноцветных клубочков шерсти и стала вязать быстро-быстро…
Сначала она связала шарф для Малыша, потом — шапочку для себя, свитер для Папы, платье для себя, костюм для Малыша, подставку для лампы, подставку для телефона, абажур, занавеску, потом долго смотрела в окно и, наконец, связала что-то круглое, ажурное, с очень красивым узором.
— Что это? — спросил Папа.
— Накидка для Луны! — сказала Мама и безмятежно улыбнулась.
— Ну да! — сказал Папа. — Действительно. Очень похоже. — Помолчал, а потом спросил: — А скажи, пожалуйста, как ты собираешься накидывать эту накидку? Будешь вставать на цыпочки? А если ты попадешь на что-нибудь другое? Скажем, на Меркурий или Венеру?
Мама перестала вязать, потом резко встала и закатила клубочки шерсти под диван. И больше не вязала. На другой день она принесла рукопись, которую читала без всякого выражения. Папа забеспокоился. И на следующий вечер он вернулся домой с веточкой хризантемы в руке.
— Смотри, какой хорошенький цветочек я для тебя сорвал! — сказал он, протягивая веточку Маме.
— Где же ты сорвал эту веточку? — спросила Мама, глядя на голые ветки деревьев за окном.
— В кабинете нашего директора! — сказал Папа. — Сегодня к нему должны были прийти иностранцы, в вазу поставили свежие цветы, вот я и сорвал веточку.
— Какой ты у меня правдивый! — сказала Мама и улыбнулась.
И в доме опять стало хорошо, никто не сидел с таким видом, что, мол, ах как я одинок!..
У Папы тоже было воображение, еще посильнее Маминого. Вот как-то в воскресенье они втроем гуляли в центре города. Сначала Папа рассказывал про старинные здания, к какому времени они относятся, к какому архитектурному стилю, а потом они вышли на пустырь между двумя потемневшими от времени облупившимися домами совсем без окон, то есть окна выходили в другую сторону, пустырь был ничем не примечателен: ни дерева, ни кустика, лишь какая-то палка торчала в песочном ящике, и несколько камней лежало на песке. Папа замолчал — что он мог сказать про это унылое место? Но он немножко подумал и произнес:
— В этом месте мог бы разместиться японский садик, с камнями, с карликовой сливой, это был бы садик для размышлений в японском духе.
— Но здесь же ничего нет! — удивился Малыш.
— Человек тем и отличается от животного, что у него есть воображение, он может представить себе все что угодно! — назидательно сказал Папа.
Малыш подумал немного и через какое-то время действительно увидел на этом месте японский садик: палка стала карликовой сливой, камни расположились в каком-то обдуманном порядке, а под сливой сидел на песке Папа — в японском кимоно, с косичкой на спине — и задумчиво, как-то очень по-японски, смотрел перед собой, на шагающего по проезжей части дороги милиционера.
— Папа, у меня тоже есть воображение! — сказал Малыш.
— Вот и прекрасно! — ответил Папа, и они отправились дальше.
Как-то они сидели дома, и Мама сказала:
— Что-то мы давно никого не звали в гости! Может быть, нам устроить небольшое чаепитие? Кого бы нам пригласить в гости? На чашечку чая?
Папа оторвался от книги, которую он вчера купил в букинистическом магазине, обвел рассеянным взглядом стены их маленькой квартирки:
— Если бы я и хотел с кем-то выпить чашечку чая, то, пожалуй, вот с кем! — И он кивнул на портрет великого русского поэта, жившего в прошлом столетии, на портрет замечательного латиноамериканского писателя, живущего в наше время, но далеко, на другом континенте, на гравюру, с японским актером, жившим в XVI столетии…
И Малыш увидел, как портреты отделились от стен, приблизились к чайному столику, уставленному чашками и вазочками с вареньем, и замерли вокруг него. Зажмурив глаза, Малыш следил, как медленно поднимались и опускались чашки, как струился парок, слышал, как мелодично звякали чайные ложечки. А через несколько мгновений чаепитие прекратилось. Портреты медленно, церемонно поклонились друг другу и возвратились на свои места.
— По-моему, это было прекрасно! — подумала вслух Мама.
— Слишком прекрасно, чтобы повториться еще раз! — сказал Папа.
Но все-таки Малышу больше нравилось, когда в гости к ним приходили люди, которых он знал, — Папины друзья или Мамины подруги, ведь с ними можно было разговаривать. Лучшим Папиным другом был Композитор. У него бледное лицо, длинные черные волосы, и выражением лица он напоминал композиторов прошлого, хотя у него не было завитого парика и такой красивой одежды, которую те носили. Папа очень любил своего друга. Он огорчался, когда Композитор, придя к ним в гости, не садился за пианино играть, не садился за стол пить чай, а сидел у окна, смотрел на проплывающие вдали облака, на бледное зимнее солнце, на воробьев, сидящих на голых ветках деревьев, и молчал.