Орки пошли дальше лупиться в домино и допивать пиво, а я взялся за обшарпанную дверную ручку, окинул взглядом деревянную рельефную дверь, наклеенные тут и там бумажные объявления самого разного содержания, изрисованные стены… Нет, точно — как в детство вернулся! Никаких домофонов, камер… Свобода!
Мужик на ступенях подъездной лестницы тоже чувствовал свободу. Он разлегся весьма вольготно, выставил вертикально вверх объемное брюхо, торчащее из-под мастерки-олимпийки во всю мощь, закинул руки за голову и храпел соловьем. Человеку было хорошо! Человеку ли? Черт знает… Башка у него была крупная, плечи — в два раза шире моих, борода — знатная, до самой груди, кисти рук — широкие, предплечья — как у армрестлера. А ростом — ну, едва ли мне по грудь. Может — метр сорок или метр пятьдесят.
— Хр-р-р-р-р!!! — рычал его крупный нос, и седоватая борода шевелилась под напором воздуха. — Ур-р-р-р!
— Гоша! Я тута! Мейне херцен, ты где потерялся? — раздался голос сверху.
— Переступаю через какого-то мужика…
— Донерветтер, какого мужика? — вострубила на весь подъезл Шифериха. — Это не мой Шифер там храпит? Отто, думмкопфише швайнехунд, пьянь! Снова бухал с гоблинами на гаражах?
По лестнице загрохотали тяжелые шаги, и вскоре появилась громоздкая краснолицая мадам с бигудями в волосах, обряженная в цветастый халат, резиновые шлепанцы и кожаный (!) передник. Роста она была примерно такого же, как лежащий на лестнице мужик: метр сорок — метр пятьдесят. Ничтоже сумняшеся, сия гром-баба ухватила дядьку за бороду и принялась трясти его башку и ругаться то ли по-немецки, то ли — по-еврейски, а скорее всего — на каком-то третьем, неизвестном мне языке. При этом затылок бородача нещадно бился о ступеньки, мне даже стало страшно.
— Проснись, гроссе тойфель, проснись, скотина, чтобы я могла убить тебя, глядя в твои бесстыжие глаза!
— Гертруда, майне либе! — веки мужчины наконец приподнялись, и он, пожевав губами, проговорил: — Нет на свете тебя прекрасней, о моя большая-пребольшая любовь Гертруда! Я принес тебе свиную ногу, лилия сердца моего!
Однако, я мог ожидать всего, но… Но не крупный окорок в прозрачном полиэтиленовом пакете, который пьяненький крепкотелый бородач ловким движением руки на манер букета роз вытащил из-под своей спины и вручил супруге. Он, оказывается, лежал на свинской ноге все это время. Удобно, наверное.
— Это мне, Отто, мейне шнукипуци? Это так мило! — она зарделась и явно была смущена таким вниманием, так что отпустила его бороду, и Отто со всей мочи шмякнулся башкой о ступеньки. — О, майн Готт, как это мило! Вставай, муженек, мы должны пойти и отдать Гоше штрейзелькухен, потому что мальчик только что из армии, а там так отвратительно кормят! И ключи! Мы отдадим ему ключи. А потом я тебя поцелую!
Я очень надеялся, что штрейзелькухен — это тот самый обещанный пирог, а не какой-нибудь флюгегехаймен… От этой странной парочки, похоже, всего можно было ожидать! В моей голове уже в полный рост вставал вопрос об их расовой принадлежности, но принципиальным он не был, так что эту загадку я оставил до лучших времен.
— Гоша, майн фройнд, приветствую на славной Вышемирской земле! Если есть на свете рай — это Вышемирский край! — провозгласил Отто Шифер. — Погляди, погляди какие тут валькирии!
Он, ей-Богу, попытался ухватить жену за ляжку, но она двинула его свиной ногой по роже и счастливо расхохоталась. Любовь у них, похоже. Большая! Спустя секунд двадцать возни и попыток Отто встать на ноги, чета Шиферов все-таки начала подниматься на второй этаж, а я шагал за ними, придерживая угашенного в хлам коренастого бородача за плечи, чтобы он не опрокинулся. Ну, и по пути смотрел на пропаленные зажигалками подоконники, матерные слова на стенах подъезда (сплошь латинкой), разглядывал двери квартир. Деревянные, железные, обитые дерматином. Господи, на меня прямо веяло духом девяностых!
«Dasha iz chetvertogo pod"ezda blyad'» — гласила самая крупная из надписей. Неистребимая классика! И внезапно: «Сhtoby siyat' yarche solnca, ne nuzhno krasit' volosy v sinij!» Всё, ничего умнее уже сегодня не будет…
— А вот и штрейзельку-у-у-хен! — заорала мне в самое лицо Шифериха, она же — Гертруда, высовываясь за дверь и размахивая одуряюще пахнущим пирогом.
Ну, как — в лицо? В район пупа примерно. Все-таки эта парочка была довольно приземистой конституции. Зато другие параметры и у мужика, и у женщины однозначно можно было признать выдающимися!