— Забирайте в салон свой рундук! — предложил потный загорелый водитель. — Ниче страшного. Это просто вода, я тут в кулеры развожу попутно…
Конечно — это он решал, есть ли в этом что-то страшное. Я бы послал его к черту, но и вправду — времени оставалось впритык, потому — запихался в машину, запихал себе на колени саквояж с оргтехникой, захлопнул дверь и сказал:
— Поехали!
Наши люди в булочную на такси не ездят? Это да, это — пожалуй. А вот в школу — запросто. Подпрыгивая на ухабах, под аккомпанемент местного зверского шансона в стиле «Когда я снова выпил, догда я сразу сел…» мы промчались по окраинным улицам и закоулкам Вышемира, распугивая сонных котов, роющихся в земле кур и запоздалых алкашей. Успели!
Я ворвался во входную дверь весь в мыле и тут же кинулся к вахтерше:
— Совещание где?
— Шо? Так совещание в десять!
— Какого ж х… То есть — однако! — я медленно выдохнул и пошел выяснять, как так вышло.
А очень обычно вышло. По-школьному. Какой-то супер-дупер важный дядечка из Земского собрания Вышемира обещал явиться к десяти, Гудцайт в узком кругу попросила своих замов — по учебной части, воспитательной работе и по начальной школе — организовать процесс, чтобы в девять все были на месте как штык и мало-мало навели шорох в кабинетах, а то вдруг дядечка решит пройтись посмотреть, как учреждение образования готовится к приемке, замы решили, что лучше перестраховаться, мол — приходите к восьми тридцати, а гиперответственная Надеждина — местная биологичка и сама — бывший завуч — навешала мне, чтобы я без пятнадцати восемь пришел, потому что — совещание.
Я -то подумал, что раз приходить без пятнадцати, то мероприятие — в восемь! Наивный глупец, как будто по такой схеме на моей родной Земле детки в рубашечках под дождем по три часа не стояли, с цветочками и флажочками, ожидая официальную делегацию… Или — на жаре. Или — на холоде. Ненавижу это дерьмо. Однако винить тут некого. Это как у Юнга — коллективное бессознательное, по крайней мере — одно из его проявлений.
Так что я развернулся и пошел к Элессарову — с саквояжем в руках. Этот фанатик, кажется, даже ночевал в мастерской. Это была его автономия, его юридика! Гутцайт Элессарова не трогала — он давал школе множество побед на художественных конкурсах и на олимпиаде по трудам — тоже. А еще — благоустраивал и украшал территорию, занимался ландшафтным дизайном и малыми архитектурными формами, садоводством и цветоводством… В конце концов, наш трудовик ведь происходил из лесных полесских галадрим, и все эти штучки кипели у него в крови. Да и вообще, парень он приятный — техничкам работать под его чутким руководством всегда было за радость. Это вам не перфекционистка Надеждина…
— Саэрос Амрасович! — постучался я. — Это Пепеляев. Можно?
Мастерская находилась чуть на отшибе, примыкая к котельной. Здесь пахло свежеоструганным деревом, краской, лаком и лесом, а точнее — хвоей. Откуда-то из глубины местных катакомб слышалось легкое бренчание струн и мелодичный тенор, который напевал что-то вроде:
— Где ныне всадник, где конь боевой?
Где звонкого рога пенье?..
Потом что-то тренькнуло, грохнуло и зазвучали легкие, приближающиеся шаги.
— Георгий Серафимович? Проходи, проходи! — необычный трудовик в идеально чистом рабочем халате и с убранными в косу длинными волосами махнул мне кибернетической рукой, приветствуя.
Он все-таки расписал мне кабинет, за пару ночей, этот ненормальный. А я потом с ним два дня разгребал кучу металлолома для каких-то его художественно-прикладных надобностей.
— Вот, гляди! Я хочу сделать выставку… Нравится?
На стенах мастерской были развешаны гитары, балалайки, домбры, укулеле и Бог знает, какие еще струнные инструменты самого невероятного вида. Они были расписаны в психоделические узоры, украшены гравированными металлическими вставками, обрели формы странные — порой анималистические или растительные, порой — футуристические и космические… Полный сюрреализм.
— Однако! — сказал я. — Вот зачем тебе был металлолом!
— Не только, не только, — улыбнулся эльф. — Я еще делаю выжигатель мозгов!
— Что-о-о-о?
— Пойдем покажу! — он повел меня дальше.
Там, в каморке, стояло больше кресло, к которому был присобачен стационарный фен: такой металлопластиковый колпак, куда совали голову в парикмахерских, чтобы подсушить волосы еще в девяностые. К одному из подлокотников был приварен пульт, который представлял собой мешанину из тумблеров, рычажков, кнопочек и прочей техногенной заразы. Имелись тут и ремни для пристегивания рук и ног…