— Мне сегодня лучше быть дома.
— Шел, если они решили тебя укокошить, они и в квартире найдут способ. Посмотри, сколько открытого огня — тебе чихнуть достаточно, чтобы весь дом сгорел к чертовой матери. Подумай, зачем ты продавала душу, раз не хочешь пожить на полную катушку?
Мои слова тонут в карканье Шелби. На секунду она впадает в транс, затем берет и зажигает сто первую свечу.
— Хорошо, идем. Я создала вокруг нас дополнительную защиту. Ее хватит на несколько часов.
Из квартиры мы выбираемся через полчаса (двадцать семь минут ушло на задувание свечей). Наконец-то! Терпеть не могу темноту и пляшущие тени. Кое-чего я не понимаю, кое-что понимать не желаю. Но я твердо знаю одно: после смерти мне несдобровать.
Я немало слышала о преисподней. Там протыкают языки раскаленным шилом — отнюдь не для того, чтобы на этом комочке плоти перекатывалась жемчужина. Там заставляют купаться в крови. Изнеженная Ви предпочитает ванны с эфирными маслами. И в то же время я реально смотрю на вещи. У меня есть выбор: прожить жизнь так, чтобы было что вспомнить, или вернуться в Джерси в сопровождении жирной задницы и сидеть там, как жаба на болоте. В конце концов я всегда выбираю первое. Ад поджидает меня в любом случае — либо после смерти, либо до. Черт.
Мы делаем укладки в салоне «Элизабет Арден» и занимаемся шопингом, как проклятые. Потому что мы такие и есть.
Глава 18
Вы наверняка уже слышали о грандиозном празднике — из обычного благотворительного аукциона такой способна сделать только Ви, владелица лучшего бутика сумок в Нью-Йорке. Аукцион будет иметь место — в отеле Святой Регины и цель — облагодетельствовать заблудшие души обитательниц Общежития для обездоленных женщин Нижнего Манхэттена. Я тоже поприсутствую — может, и мне перепадет толика благодати.
Кстати о заблудших душах. От вашего внимания, мои дорогие, вряд ли укрылось массовое помешательство на религии. Взять хотя бы известного дизайнера по тканям, которая без сожаления искромсала всякие отношения с теми из друзей, которые не молятся трижды в день. А мистер Голливуд, в миру известный как Чарли Сандерсон, после многих лет верной службы уволил своего агента лишь за то, что он — католик. Вы не находите, что это очень познавательно — наблюдать за звездами, всю свою сознательную жизнь как черт ладана избегавшими любых намеков на религиозность, а теперь взявшимися проповедовать праведную жизнь? Как знать, может, такой сдвиг в общественном сознании произошел под влиянием бестселлера «Программа улучшения качества жизни: как остаться собой в этом безумном, безумном, безумном мире».
У меня абстинентный синдром на Натаниэля. Муки невыносимые; перебрав в памяти все места, где его можно увидеть, я останавливаюсь на Центральном парке. Подорвавшись в шесть утра, я имею удовольствие наблюдать бегунов во всей их первозданной красе. Сколько поэзии в игре мускулов, в сосредоточенности потных лиц! Я просто оживаю. Что, повелись? Слава Ви — Властительнице дум! Вообще-то я не собираюсь разговаривать с Натаниэлем. Я просто хочу на него посмотреть.
На мне бриджи, майка и солнечные очки, волосы я заколола и спрятала под бейсболкой — в лучших традициях янки. Более надежной маскировки не придумаешь: всем моим знакомым известно — я никогда не опущусь до бейсболки.
На аллее появляется загорелый кентавр. Сердце замирает, я боюсь вздохнуть. Увы, кентавр — всего лишь поп-звезда. За ним трусит рок-певец Говард Стерн со своей белокурой стервозой. Бегунов много, все они хорошо сложены и облагорожены пластической хирургией, но Натаниэля среди них нет. Я уже собираюсь уходить, когда на горизонте возникает знакомая фигура. Пробегая буквально в метре, Натаниэль не узнает меня. Мне хочется окликнуть его, однако я вовремя передумываю. Я просто хочу навсегда запомнить этот миг. Ноги мои сами пускаются трусцой, и скоро я присоединяюсь к веренице бегунов.
Как же низко я пала! Бегать по Центральному парку трусцой да еще в бейсболке, чтобы увидеть мужчину, который для меня слишком хорош!.. Впрочем, что взять с влюбленной женщины? Да, я — образчик глупости, но самоедством заниматься не намерена. Натаниэль бегает быстро (вот не ожидала), я — медленно (кто бы мог подумать!), и я моментально теряю его из виду. И все равно трушу по аллее. Повернув за угол, я, к своему удивлению, обнаруживаю Натаниэля.
— Ви, ты что делаешь?
Черт, мерзкая бейсболка не помогла. Я отставляю бедро и повожу плечами.
— Бегаю трусцой. Это ведь общественное место.
— Если хочешь, чтобы тебя снова уложили, поищи другого дурака.
У Натаниэля есть причины дуться, я не виню его за грубость. Он ведь не знает, что я уже на седьмом уровне.
— Натаниэль, мне надо тебе кое-что сказать.
— Валяй.
— Во-первых, прости меня. Я должна была поговорить с тобой гораздо раньше. В свое время я наделала дел, и теперь у меня куча проблем. Я не вправе перекладывать их на чужие плечи, поэтому у нас с тобой не может быть длительных отношений. И вообще, наши отношения свелись к сексу. Только ничего не подумай: секс был великолепный, мне абсолютно не к чему придраться. Но я же вижу: нас с тобой связывает только секс. Вдобавок ты скоро уезжаешь.
— Ну и что ты ожидаешь от меня услышать?
— Например, ты мог бы сказать «привет».
Натаниэль выдавливает улыбку. Ага, проняло!
— Привет.
— В некоторых странах при приветствии принято целоваться.
— Это в каких же?
— Откуда я знаю? Кто из нас объездил полмира — ты или я?
Натаниэль целует меня. Попрошу учесть: никто не владеет языком так, как Натаниэль. С ним обыкновенная женщина чувствует себя удивительной и прекрасной, а удивительная и прекрасная — невероятно обыкновенной. Мы пьем друг друга целую вечность — это ведь наш последний поцелуй.
Ну хорошо, предпоследний.
Наконец оторвавшись от Натаниэля, я раскрываю ему свою почти самую страшную и темную тайну. Сказать такое во второй раз у меня никогда не хватит духу.
— Я люблю тебя. Хоть я не слишком разбираюсь в оттенках этого чувства, я знаю одно: ты подарил мне надежду, благодаря тебе я захотела стать лучше. Ты даже не представляешь, что совершил невозможное.
Натаниэль что-то говорит, но я не собираюсь его слушать.
Если вы перевалили пятый уровень, стереть из мозга мужчины всякие воспоминания о себе — как делать нечего. Не будь я такой стервой, устроила бы Натаниэлю полную амнезию насчет себя, но я эгоистична и потому стираю только последние десять минут. Прежде чем Натаниэль успевает сообразить, что к чему, я убегаю (заметьте, уже не вялой трусцой, а легким аллюром). Бегу по аллее и делаю все возможное, чтобы не оглянуться.
Отбежав на безопасное расстояние, я падаю на скамейку. Сердце прыгает, в груди колет. Меня душат слезы, сквозь них прорывается нервный смех. Натаниэль — очередное воспоминание. Теперь, Ви, ты можешь наклеить его в девичий альбом и на сон грядущий мечтать об иной судьбе.
Мимо трусит очередной любитель здорового образа жизни. Заметив, что я прохлаждаюсь на скамейке, он показывает пальцем на мою бейсболку и кричит:
— Янки, вперед!
Я тоже умею показывать палец.
— Сам ты янки, придурок.
Бегун схватывает на лету. Через секунду он скрывается за горизонтом.
Наступает утро следующего дня. За секунду до пробуждения Ви всегда пребывает в блаженном состоянии — она знает, что проблемы дня прошедшего напомнят о себе не раньше, чем она откроет глаза. А пока глаза закрыты, Ви представляет Натаниэля у себя под боком и абсолютно счастлива.
Вдруг, как доказательство того, что все хорошее рано или поздно кончается, звонит телефон.
Это Марв. Почувствуйте разницу.
— Слушай, Ви. Я не жужжал, не высовывался, думая, что ты задействовала все свои связи. Я не хотел вмешиваться, чтобы случайно не спутать карты. Но больше я не могу сидеть. Вчера посмотрел по ящику заседание суда, а сегодня проснулся в холодном поту.