Клим оглядел сидящего напротив него детину с лицом печального кабана, у которого отобрали помойное корыто.
– Хотя с тобой могут быть проблемы. Рост слишком большой… Какой размер носишь?
Это был вожак стаи, и оттого, что он впал в глубокий ступор, вся стая притихла и недоуменно захлопала глазами.
– За черное золото! – провозгласил Клим и взял стаканчик.
Жест, который он произвел при помощи стаканчика, оказался для аборигенов единственным носителем информации, которую они были способны усвоить полностью. Парни торопливо, но культурно разобрали посуду, со сдержанной вежливостью чокнулись и при гробовом молчании выпили. Они уже начали понимать, что им выпало некое редкостное везение, и не исключена массовая выдача бесплатной водки, и потому справедливо решили не бить чужака и молчать, чтобы нечаянно не спугнуть приближающееся счастье.
А Клим стал рассказывать, что в пяти километрах южнее от этого замечательного города найдены большие залежи нефти, о которых вот уже месяц пишут газеты и взахлеб рассказывает телевидение, и уже получено разрешение правительства на создание здесь крупнейшей нефтедобывающей корпорации, и теперь во весь дух идет набор рабочих и персонала, и лично Климу поручено подобрать крепких ребят из числа жителей города, адаптированных к местным климатическим условиям… Аборигены трезвели прямо на глазах, и мучительно пытались разгладить лица, дабы избавить их от застарелых дебильных выражений. Уже добрая часть зала с удивлением пялилась на крайний столик, и девушки нервно постукивали каблуками о дощатые полы, выражая недовольство тем, что Кабан почему-то медлит, почему-то не разбивает стулья о голову незнакомого молодого человека.
Любопытство в зале достигло такой концентрации, что многие посетители забыли про амбразуру и, прижимая стулья к задницам, стали тихонько подкрадываться к столу, чтобы послушать, о чем идет речь. Кто-то рявкнул, чтобы Тонька сделала музыку потише, кого-то чрезмерно пьяного и шумного выставили на улицу. Клима окружили плотным кольцом. На столе появились бутылки с каким-то бурым пойлом и холодные пирожки с картошкой, которые местные почему-то называли пиццей. Климу уже не хотелось ни есть, ни пить. Более всего на свете он любил благодарных слушателей, и когда видел обращенные на себя влажные взоры, испытывал чувство, схожее с творческим экстазом. Он с упоением рассказывал про баррели, про нефтеперерабатывающие комбинаты на десятки тысяч рабочих мест, про божественную мудрость, благодаря которой маленький и трудолюбивый народ получил в свое владение залежи бесценных природных ископаемых.
Ближе к полуночи, когда желание трудиться в нефтедобывающей отрасли изъявили все до единого посетители кафе, включая бесплотную тень, торчащую в амбразуре, Клим велел потенциальным соискателям завтра утром написать на имя генерального директора АО «Трансконтинентальнефть» заявление о желании работать. Аборигены отхлынули от стола в поисках ручки и бумаги, чтобы записать трудные слова. Огрызок карандаша и несколько картонных тарелочек выдала из амбразуры бесплотная тень, и за этим добром сразу выстроилась очередь. Кто-то изловчился писать углем от полусгоревшей спички, кто-то царапал гвоздем на стене в надежде завтра утром переписать это на лист бумаги. Все очень торопились, потому как Клим предупредил, что число рабочих мест ограничено. В конце концов, карандашный огрызок был разломан на несколько частей, картонные тарелки разорваны на клочки, и в кафе воцарилась тишина школьного урока.
Если слова «генеральный директор» соискатели еще могли кое-как изобразить в письменном виде, то «Трансконтинентальнефть» у них решительно не получалось. Камнем преткновения стали буквы «н» и «т», количество которых у всех было разным. Кабан, как и предполагал Клим, оказался тупее всех. Он с утробным рычанием ходил по залу с карандашным огрызком и клочком картона и искал, у кого можно было бы списать трудное слово. Увидев, что большинство его соплеменников облепили стол, посреди которого лежал выданный Климом образец, Кабан принялся расшвыривать конкурентов во все стороны, пробиваясь к заветной бумажке.
Клим почувствовал, что хорошо отдохнул, расслабился, и водка уже прилично дала по мозгам. Теперь он думал о кровати, но еще не знал, как бы ему без излишней помпы выбраться на улицу и дойти до домика, уютно спрятавшегося в яблочном саду. Но тут вдруг едва различимое шуршание карандашей разорвал пронзительный вопль:
– Братва, опаринские пришли!!!
Тревога оказалась сильнее желания аборигенов стать нефтяными магнатами. Все побросали бумажки и карандаши и расхватали валяющиеся повсюду пустые бутылки. Кто-то ринулся к выходу, но оттуда в зал влетела собачья конура без крыши, а вслед за ней ворвались молодые люди, и их можно было бы принять за братьев-близнецов, если бы их не было так много. Кто-то размахивал обрывком собачьей цепи, кто-то крутил в руке черенок от лопаты, кто-то прицеливался увесистым кирпичом; началась массовая драка, и уже завопили первые жертвы, и со звоном разбились о стену первые бутылки, и пронзительно запищали девушки, и повалились на пол столы и стулья. На окно амбразуры тотчас опустилась тяжелая стальная створка. Кровавые плевки налипали на стены и потолок. Громкий мат стал основным языком общения. Присев за опрокинутым столом, Клим стал раздумывать, как ему выбраться наружу и при этом сохранить лицо в целости. Участие в междоусобной войне в его планы не входило. Остро проявивший себя инстинкт самосохранение придал его сознанию необыкновенную ясность. Клим додумался схватить за ножки стол. Прикрываясь им как щитом, он стал пробиваться к двери. Несколько раз вместе со столом его кидали на пол, но Клим чувствовал себя как в танке и не сильно беспокоился. Хуже оказалось в дверях, через которые пролезть со столом не было никакой возможности. Пришлось бросить стол в дерущихся и тараном пробиваться на улицу.