— Но надо ему фамилию подыскать, — произнес он задумчиво. — Нельзя же идти на выборы в паре с безымянным вице-президентом. Как же его назвать? Ножной? Но это как-то неприлично… Руцкой!
В результате он пошел на выборы в одном лапте (для аграриев) и в одном сапоге — и стал президентом в первом туре.
Ну, дорвавшись до власти, он очень быстро показал стране, кто тут новый хозяин: для начала пнул сапогом предыдущего лидера (он-то, собственно, все свободы и ввел, на свою голову), потом потопал на ближайшее окружение и перетасовал его на всякий случай, потом поставил во главу всей местной экономики чрезвычайно начитанного корректора из журнала «Коммунист», а газету «Правда» переименовал в «Неправду», после чего почил на лаврах. Меж тем регионы вскоре растащили весь суверенитет, так что у доминиона его практически не осталось, — и в стране воцарились распад, хаос и уныние. Мстительные сотрудники газеты «Неправда» и оттесненные от корыта руководители создали заговор с целью свергнуть нового царька, а на его место посадить кого другого.
— Но кого?! — стенали неправдисты, не находя вокруг себя и уж тем более среди себя достойного лидера.
— Вообще-то я готов, — скромно потупившись, заметил председатель местного парламента.
— Ты?! Да ты… Да у тебя фамилия знаешь какая!
— Ну и что, подумаешь, фамилия! Зато умище, умище…
— Да ты сам свое название вслух выговорить не можешь!
— Отчего же, очень могу: Руслан-Имран-Хасбулат-Абдул-Об стул-Табурет!
— Ааа, — безнадежно махнули рукой неправдисты. — Сиди уж, серый кардинал. Нам местного надо!
Тут-то их воспаленный, затуманенный мщением взгляд упал на сапог.
— Братцы, сапог! — воскликнул самый хитрый из неправдистов. — Ей-богу, сапог!
— Так он же на нем…
— Ну и что? Сейчас на нем, а будет на нас! Он же нелевый, не правый — нового образца… Гляди, наблистили как, — сияет что твой двугривенный! Ну-ка, тащи его!
И, подкравшись к царьку, почивавшему на лаврах, неправдисты вместе с дружественной им частью депутатов подхватили сапог за каблук и общими усилиями — хэк! хэ-э-эк! — стянули его с царственной ноги. И стал сапог служить делу патриотизма, как прежде служил делу демократии. Натянул его на басурманскую свою ногу Абдул-Об-стул-Табурет и стал им топать перед собранием:
— Вот так раздавлю я неверных! Вот так покажу я узурпатору!
— И жидов! — кричала оппозиция.
— И жидов, конечно, жидов! Чпок, чпок — всех перечпокаю!
— И телевидение!
— А конечно, телевидение! Наденем наш сапог на Останкинскую телебашню, чтоб не показывала чего не след!
— Господин вашество! — хором запричитали помощники. — Пробудитесь, отец родной! Вы слышите: грохо чут сапоги!
— А, где, что! — встрепенулся царек. — № мой это… ну этот-то, правая нога моя!
— Его стащили, вашество! — выли перепуганные помощники. — Позорно стащили!
— В одном лапте, полубосой и заспанный, отправился царек стыдить свою обувь:
— Ай-яй-яй, а еще боевой сапог! Ты же мне присягал!
— Никак нет, — отвечал сапог, у которого прорезался дар речи. — Я присягал Отечеству.
— Так я и есть твое Отечество, дурной твой каблук!
— Никак нет, мое Отечество есть тот, на которого я надет.
— Тьфу ты, черт, — почесался царек. — Так я ж тебя на кол надену, кирзовая душонка.
Царек был крут и с оппонентами разбирался живехонько: не прошло и часу, как патриотической оппозиции, засевшей в парламенте, отключили свет, газ, воду и электричество, а также забили канализацию: ни тебе чайку поставить, ни, извиняюсь, наоборот. А это последнее очень скоро понадобилось патриотической оппозиции, потому что к парламенту пришли танки и начали предупреждающе рычать. У Абдул-Об стул-Табурета вспотели ноги, и сапог очень быстро это почувствовал.
— Батюшки! — заорал он. — Я все понял! Я его знаю, не один год он меня на себе таскал! ОН НАШЕЛ СЕБЕ ДРУГОЙ САПОГ!
Сообразить это было нетрудно — топот нового сапога по кличке Грач, прозванного так за свою черноту и беспросветность, уже вовсю раздавался по кремлевской брусчатке.
— Пли! — кричал Грач, почувствовав, что от того, как он будет сейчас плить, зависит то, сколько ему будет можно в ближайшие годы. — Топчи! Рррви!
— Братцы! — закричал сапог, выбегая на крышу пар ламента и размахивая голенищем. — Братцы, летите сю да, боевая авиация! Прихватите побольше женщин и детей — пускай они нас прикроют своими телами!
Но в ответ на все его призывы только залп грохнул из танка, и патриотическая оппозиция в панике залегла на полы. Часть неправдистов уходила через коллекторы, другая выходила с поднятыми руками. Сапога схватили на крыше, повязали и отвезли в Лефортово, где он стал размышлять о присяге и понял наконец, что поступил неправильно.
— Я осознал свою ошибку! — отстукивал он по стене, чтобы услышала охрана. — Я понял, что если ты на ком надет, так за того и держись!
— Ну что, вашество? — доложила охрана царьку. — Сапога-то, может, выпустим? Он же безвредный… пал жертвой заблуждения… неодушевленный предмет, что вы хотите.
— И то сказать, — кручинился глава. — Удобный был… А он осознал?
— Осознал, вашество! Говорит, что верней раба у вас таперича не будет!
— Ладно, — вздохнул царек. — Прощаю. Он пуганый, будет мой навеки. Мне верные люди… то есть вещи… чрезвычайно нужны!
И сапог извлекли из «Лефортова» и привезли перед царьковы очи.
— Что это ты будто покраснел? — спросил царек. — Опять, что ли, прокоммунистические симпатии?
— Никак нет, исключительно от стыда…
— То-то. Прощаю. Служи мне исправно и больше чтоб ни-ни! — И сапог надели на целую область. Область была выбрана сравнительно недалеко от Москвы, чтоб сапог оставался под присмотром, небогатая и негордая, ко всему привычная. Поначалу она даже обрадовалась:
— Ну, этот-то у нас порядку наведет!
Сапог снова присягнул царьку на верность, заявив во всеуслышание:
— Господа-товарищи! Между человеком и сапогом чего не бывает. То он меня вляпает, извините, в навоз, то я ему жму, извиняюсь, до мозолей. Но вообще-то живем мы душа в душу и ходим теперь исключительно в ногу! Очутившись удельным князьком, сапог прежде всего потребовал себе новую стельку: