И вообще, кто сказал, что Илья переспал бы с ней? А даже если и так, она бы сильно разочаровалась, и он снова позвонил бы мне. А вдруг не позвонил бы? Да нет, быть такого не может: только со мной он не комплексует.
Ладно, с Ильёй всё понятно. Но почему я после встречи с ним порвала со всеми любовниками? Даже не потому, что свои фиаско Капустин с лихвой компенсирует ласками, нет. Мне хорошо с ним. Я не жду, когда же он уйдёт, зато с нетерпением жду, когда придёт. Он не напрягает меня. Даже когда молчит. Нам комфортно молчать. Чтобы понимать друг друга, нам не обязательно разговаривать – мы общаемся глазами.
– Знаешь, мне кажется, я тебя люблю, – спокойно и нежно произнёс он.
С моих губ едва не сорвалось то же самое, но я всё ещё трусила признаться в этом даже себе, поэтому спросила нас двоих:
– Может, это просто привычка?
– Ну, давай рассуждать логически, – так практично он подходил к любым вопросам. – Во-первых, мы с тобой вместе три года. Я тебе не изменяю, ты мне тоже.
– Какая уверенность, какая самооценка!
Илья прищурился:
– Мухрыжева, ну кого ты пытаешься обмануть?
– Ну да, совсем забыла, я же страшная и никому, кроме тебя, не нужна.
– Вдобавок совершенно не умеешь варить пельмени, они у тебя вечно разваленные.
– Козлина ты, козлина. Сам же всегда просишь добавки.
– Я чертовски воспитанный и глубоко тактичный мужчина.
– Особенно когда говоришь, что я страшная. Ну да ладно, а во-вторых?
– Второе вытекает из вышесказанного. Ты страшная и совершенно не умеешь варить пельмени, но я люблю тебя, Мухрыжева, чёрт возьми, я люблю тебя! Только ты заряжаешь меня. Только ради тебя я захотел меняться. И ведь меняюсь! – в ажиотаже зажестикулировал он. – Только к тебе я бегу за советом. Или поныть. Потому что только с тобой я могу никого из себя не строить, а быть иногда слабым, жалким, больным, неудачником. Ты умная, рассудительная, ты верный друг. Мне с тобой всегда есть о чём поговорить, мне с тобой интересно. И наблюдать за тобой интересно. Мне с тобой хорошо, Мухрыжева.
И он внимательно заглянул в мои глаза.
– А я всегда переживаю, как ты, что с тобой, волнуюсь за тебя. И мне тоже с тобой всегда интересно… Мне кажется, я тоже… тебя…
Закончить тяжёлую фразу Илья мне не дал – вскочил и побежал к платяному шкафу. Через мгновение вновь оказался возле меня и громко выдохнул, как выдыхают перед опрокидыванием рюмки. Мне показалось, Капустин сейчас перекрестится, но он опустился на колено.
– Я тут недавно купил… В общем…
Я ахнула: свет лампочек весело плясал по открытой бархатной шкатулочке. Никто из нас не знал, что говорить, поэтому Илья с лёгким тремором в руках вынул кольцо и надел его мне на безымянный палец.
– Только, чур, ты забираешь у Катеньки ключ и переезжаешь ко мне.
– Я согласен. А ты берёшь мою фамилию и учишься варить пельмени.
– Я согласна.
Как и подобает после этих слов, мы слились в долгом жарком поцелуе. Под напором Ильи я завалилась на спину, а следом сверху на Капустина рухнула ёлка. Но мы не обращали внимания на такую мелочь. Тёплые руки Ильи действовали всё решительнее, он уже мастерски расстегнул и мои, и свои джинсы. Почувствовав бедром что-то твёрдое, я скосила глаза вниз. Илья тоже. Как раз в этот момент из прихожей послышался голос вызванного Ленкой фельдшера:
– Куда я могу повесить свою сумку?
Мы засмеялись. На нечто твёрдое и вертикальное, растущее из Капустина, сейчас можно было повесить не одну сумку.
– Способ найден: признание в любви и хвоя на жопе, – заключил будущий муж.
Счастливый конец во всех смыслах
– Это были лучшие три минуты за три года, – сказала я искренне.
– А я-то надеялся, что за все твои тридцать пять лет, – хмыкнул Илья.
Он лежал на спине абсолютно счастливый и в лучших традициях американских фильмов курил, нарушая все правила пожарной безопасности. Нас по-прежнему обвивали гирлянды. Правда, некоторые лампочки не выдержали трёхминутного натиска и уже не горели. Ёлка валялась.