— Ты что валяешься? Беги домой!
И Валька послушалась, начала вставать, а я вернулся к Грачу. Я помог Кольке подняться. Он опять шевелил губами, что-то говорил, но я всё ещё не слышал.
Потом он мотнул окровавленной головой, оттолкнул меня и пошёл в другую сторону от дома. Но я догнал его и потянул за собой за скользкую, облитую кровью руку. Другая рука у Кольки болталась, как плеть, и он даже не мог ею шевелить. Так друг за другом мы с ним и шли, а потом даже побежали и обогнали Вальку.
А из посёлка нам навстречу уже спешили люди, И впереди всех в своей чёрной косынке летела тётя Настя Ларина. Вылинявшая бордовая кофта билась на ветру, как флаг. Следом за ней бежала моя мать и другие.
И я догадался, что граната, наверное, здорово ухнула и все поселковые это слышали. И ещё подумал: кто же поведёт Кольку в больницу, ведь его мать на работе.
А тётя Настя была уже близко. Увидев мать, Валька заревела. Я оглянулся и хотел сказать, чтобы она замолчала, но язык у меня одеревенел. Валькино белое платьице от груди и до подола было красным рт крови, и она, наверное, изнемогла, так как ножки её подкашивались. Вот она вообще упала на колени и только протягивала навстречу матери руки.
А Грач, весь залитый кровью, всё ещё бежал. Я начал отставать, так как был целый и невредимый и потому виноватый. И боязно мне было встречаться с матерью. Но она только на миг окинула меня взглядом, а потом подхватила Грача на руки и понесла.
А тётя Настя несла свою дочку и заливалась слезами. И причитала:
— Ох, дура я, дура.
Моя мать молчала, только кусала побелевшие губы.
И я был рад за неё, за такую. За то, что несёт она Кольку Грача. Вообще они, наши вдовые матери, были правильными: не делили нас на чужих и на своих, разламывали поровну последний кусок хлеба, если надо, каждая лупила нас, как своих. Это тоже надо.
И вот сейчас моей матери было больно оттого, что Колька поранился. И она чувствовала, что виновата в этом и эту вину ничем не искупить. И даже не рада была тому, что я цел и невредим. От этого ей ещё стыднее было смотреть в глаза Колькиной матери.
А Грач потерял сознание, и окровавленная голова его болталась как у мёртвого. И мать часто останавливалась и прислонялась ухом к его груди. Лицо её делалось беспокойным, а на глаза навёртывались слёзы.
Ну вот, наконец, и больница. Врач и сёстры в белых халатах выскочили на крыльцо.
А за моей матерью и тётей Настей шла длинная людская процессия. И все забегали вперёд. И смотрели на Грача и на Вальку, словно сроду не видали раненых детей. Хирург Анна Ивановна, что накладывала мне швы на пальцы и на шею, пропустила нас пятерых в кабинет. Остальные люди стояли на улице под окном и медленно расходились.
Кольку Грача сразу же положили на стол. Медсестра сунула ему под нос ватку с нашатырным спиртом, и он открыл глаза. Я впервые видел Колькино лицо таким бледным, вернее, только половину лица — на другой половине запеклась заскорузлой коркой кровь, и его было не узнать.
Тётя Настя, сидя на стуле, обнимала Вальку и навзрыд плакала. И тыкалась лицом ей в окровавленное платьишко.
— Что же вы убиваетесь? Дочь ваша сидит. С мальчиком вот хуже, — сказала Анна Ивановна.
Но первую осмотреть она всё-таки решила Вальку.
— Кладите ребёнка на второй стол, — кивнула она тёте Насте, а сама торопливо мыла над белой раковиной такие же белые руки. Кремовая клеёнка под Валькой сразу же начала краснеть.
Кровь побежала тонкими струйками на пол. И почему-то больно было на эту кровь смотреть.
Потом Вальке задрали платьишко и все склонились над ней: и Анна Ивановна, и сестра, и тётя Настя, и моя мать.
И хотя я не видел, что у неё было там, на животе, понял по нахмурившемуся лицу Анны Ивановны — с Валькой что-то неладное.
— Срочно готовьте девочку к операции, — приказала она медсестре.
И спешила: — Быстро! Быстро!
Попросила всех посторонних выйти из кабинета.
Мы — я, мать и тётя Настя сидели в коридоре, а в больнице вдруг появилось много людей в белых халатах, и все забегали, засуетились.
Через раскрытую дверь я видел, как Грачу обмывали белыми влажными тампонами раны, как выдирали щипцами из них осколки. Колька не орал, только скалил зубы.
Потом ему начали накладывать на руку гипс. А Вальку, уже раздетую и покрытую белой простынёй, понесли на носилках в хирургическую, в самый конец коридора. Прошла мимо Анна Ивановна, держа вверх руки у самых плеч, на лице её была белая повязка и на голове белая шапочка. Виднелись одни серые глаза да брови. Тётя Ластя побежала за ней и сквозь слёзы просила:
— Вы уж выручите, доктор! Постарайтесь. Ведь ребёнок ни при чём, сама я виновата.