А в тот день Валентин Иванович привёл её, фронтовичку, и сказал:
— Вот вам, дети, новая учительница. Прошу любить и жаловать.
И тут же он поведал, что она была на фронте, что лётчица, что зовут её Ирина Павловна.
Новая учительница стояла рядом и неловко улыбалась, и краснела до самых ушей. Когда Валентин Иванович ушёл, тихо скрипнув дверью, она ещё с минуту не могла вымолвить ни слова, только покашливала, а мы тоже во все глаза смотрели на неё и молчали. Лишь только одно сообщение, что она фронтовичка, нас ошеломило. Да и сама она, молодая и сильная, с курчавой каштановой головой, с задорными и словно подсинёнными глазами, произвела на нас доброе впечатление.
И Колька Грач прошептал:
— Что надо женщина!
Но в то же время волею злой судьбы она, молодая и сильная, была поставлена на место Марии Ароровны, нашей маленькой худенькой учительницы, которую мы так любили и которую никак не могли забыть. И одно лишь то, что она молодая и сильная, вдруг показалось нам обидным. Глупо, конечно, но что поделаешь с ребячьей душой.
К тому же она сама подлила масла в огонь.
Прошлась между рядами парт в своём зелёном платье, точно пробуя на скрип хромовые сапоги. И когда вернулась снова к столу, лицо её уже не заливала краска, а подсинённые глаза были не задорными, а строгими. И смотрели на нас в упор. И недружелюбно.
— Отныне прошу запомнить: дисциплина у меня в классе будет железная, — отчеканила она.
Мы все притихли, только Лёнька хихикнул. Она резко повернулась к нему.
— Повторяю — железная. Кто не будет подчиняться — встанет к стенке. Возле доски...
И она показала загорелым пальцем на место между классной доской и дверью.
— И-и стрелять б-будете? — как-то несмело и без иронии спросил Слава Рагутенко. Мы сразу и не поняли его, но Слава был в оккупации, и для него слово «к стенке» имело двоякое значение. Учительница смерила его взглядом.
— Встать! — закричала она.
Слава Рагутенко вздрогнул, и мы все вздрогнули. Смотрели, как правая тонкая бровь Ирины Павловны судорожно задёргалась.
Тогда мы поняли: слухи, что новая учительница пришла к нам из госпиталя после контузии — правильные.
— Завтра к девяти приведёшь мать. Таких шуток я не прощаю, — проговорила она. — А теперь садись.
Но Слава не садился, только пожимал худенькими плечами и смотрел куда-то вниз. Стриженная под машинку голова желтела дынешкой.
— Садись! — резко повторила Ирина Павловна.
— Но у него нет матери, — тихо сказал кто-то. — Только бабушка Дуня. Она из детдома его взяла.
Учительница растерялась. Лицо её стало задумчивым, лишь дёргалась по-прежнему бровь. Она села за стол и закрыла эту сторону лица ладонью. Раскрыла журнал.
— Давайте познакомимся, — как-то виновато улыбнулась она. И начала выкликать фамилии и имена.
Мы вскакивали с мест и отзывались: «я» или «тут».
После школы шли домой шумной ватагой. Но не баловались, не шлёпали, как обычно, друг друга портфелями: просто разговаривали об Ирине Павловне.
— Не нравится она мне, — говорил Грач и мотал перед собой смуглой рукою. — Что-то она того... Непонятная.
— Да-да, я её даже боюсь, — признался Лёнька.
Слава Рагутенко шёл рядом со мной и о чём-то думал.
Павлуха Долговязый — атаман всех наших мальчишек бахвалился:
— Я её проучу! Вот увидите.
На следующий день он начал выпускать из-за парты бумажных голубей. Один из них прилетел и шлёпнулся на стол. Ирина Павловна развернула его и прочитала: «Уходи от нас, мы тебя не хотим».
Мы думали, что она сейчас взорвётся, и Павлуха уже не рад был своей выдумке. Но Ирина Павловна как-то сникла и дольше чем надо рассматривала классный журнал. Рука её непроизвольно расчёсывала каштановые волосы, пропуская их между пальцами, и дрожала. И бровь опять задёргалась. Потом она молча положила голубя в единственный карманчик на зелёном платье.
— Всё, наябедничает директору, — решили мы.
И хотя с этого второго дня она была уже с нами и вежлива, и внимательна, мы начали её выживать. И нам не составляло большого труда вывести её из терпения. На это специалист был Лёнька.
— Конов-Сомов, — выкликала она его фамилию.
— Он самый, — отзывался Лёнька и выкатывался к доске, толстенький, с сияющей хитрой конопатой физиономией. В зелёных глазах искрились чёртики, и мы заранее знали, что сейчас он что-нибудь ляпнет или отчубучит.
— Повесь, Конов-Сомов, карту.
— Слушаюсь! — отчеканил Лёнька.
Кстати, такую похожую на винегрет фамилию он получил недавно, после того как отчим усыновил его. А мы советовали добавить к ней ещё девичью фамилию Лёнькиной матери и звали его так: Конов-Сомов-Соломонов. Получалось здорово и складно и натощак всё это не выговоришь — сил не хватит.