— Так распорядился лесник.
Начальник гаража, рыхлый дядька — щетина на щеках, как на сосне, пожал плечами. Больше ничего не знал.
Тогда Максимыч поехал по адресу к братьям Козиным и на месте всё понял. Трое рослых мужиков рубили прямо на улице, около своего участка, сруб. Строевой ровный лес им был нужен. Поздоровавшись, Максимыч спросил:
— Это вы все — Козины? Братья?
Рослые мужики, видя милиционера в форме, не на шутку струхнули. И один вдруг запротестовал :
— Нет, нет. Я Ведерников. Я только нанятой. Помогаю им.
— И за лесом по ночам ездить тоже помогаешь?
Ведерников не ответил. Только пожал сутулыми плечами и покосился на братьев. Те сразу ощетинились.
— На пушку берёшь, гражданин милиционер. Ночью мы спим.
— И на душе у вас покойно?
— Конечно.
Один из Козиных выступил вперёд. Подпёр кулаками с боков вислое брюхо. Широкое лицо его с прищуренными бурыми глазками смотрело добродушно. «Медведем бы ему родиться, а он человек», — невольно подумал Максимыч. И в сердцах выпалил:
— А может, вы двоих людей убили.
— Э-э, не убили мы их, — усмехнулся Козин.
И другой из-за его сажённой спины подтвердил:
— Абашлось...
И вдруг Максимыч догадался: Портянкин уже побывал тут. И обо всём рассказал. И вдосталь попил с братьями водочки.
Горячая мысль ударила Максимыча, и он зашагал от сруба прочь, разгорячённый, как ухват в печке. Решил прямиком ехать к Портянкину. Длинный Ведерников, ссутулясь, бежал следом, беспокойно расспрашивая:
— А как же лесник? Не утряс дела? Он же обещал. Может, взятки мало — ещё наскребём, гражданин милиционер. У меня же дети — целый табун.
«Поздно о детях вспомнил, — сердито думал Максимыч. — Когда в девчушку топором кидал, не помнил».
Однако он промолчал. Не любил обидеть даже словом. Но и простить не мог. Портянкина он разыскал в посёлке. Тот откликнулся ласково:
— Привет Максимычу! Другу.
— Эко, друг! Ты, бесстыжая харя! — сразу же накинулся он на хозяина леса. — Кто тебе дал право липами торговать? Что они, твои? И преступников укрываешь! Взятки небось карман не трут?
— Ну уж зря, Максимыч, — притворно обиделся Портянкин. — Расписочек у них за взятки никаких. А значит всё — брехня. Лес же они воровали. Да и акт я на этих Козиных уже отослал. И Ведерникова к ним присовокупил. Пущай судят их, мерзавцев.
И действительно: через два месяца Козиных и Ведерникова судили. Суд был открытый, в нашем поселковом клубе. Преступники получили по заслугам и поровну — по семь лет. А Портянкин уже в который раз вылез из воды сухим. Как гусь. И его даже хвалили за своевременно высланный акт и за помощь следствию — точно так же, как хвалили когда-то за Жорку. Правда, на этот раз обошли премией.
Дед Матвей Ильич
Я не помню, где и когда, но однажды Лёнькина мать сказала:
— Все не боги, и потому каждый живёт для себя. А на весь белый свет не угодишь.
Но я вспомнил тогда нашего пасечника деда Матвея Бурятова, которого даже после смерти уважал весь посёлок, и в душе не согласен был с Лёнькиной матерью.
Неправильно судит она о людском добре. И чтобы меня лучше поняли, расскажу о Матвее Ильиче.
Жил он бобылём в лесу, позади нашего посёлка. Зимой избушка его виднелась за голыми деревьями, а летом словно терялась в зелени. Вообще-то до неё было недалеко. И вела туда вытоптанная годами дорожка. И все знали её. Потому что ходили просить мёд. В ту пору он был как лекарство.
Дед с виду строгий, неразговорчивый, отличался каким-то постоянством и мёду почти не продавал: ни до войны, ни в войну, ни после неё. Он распределял его между многодетными вдовами и поддерживал больных и тех, кто после ранений.
Например, нас трое у моей матери — нам полагалось три кило. Грачёвым тоже три кило, Павлухе Долговязому — кило, дяде Лёше Лялякину — кило и так всем понемножку. Конечно, и люди не оставались в долгу, и деда снабжали кто картошкой, кто крупой. Или помогали заготовить дров и сена. И ещё его очень уважали и даже за глаза звали не просто дед Матвей, а Матвей Ильич.
Пытались и другие разводить в наших краях пчёл, но почему-то не получалось: пчёлы или дохли, или покидали улей. А у Матвея Ильича были какие-то особенные пчёлы — живучие. И ульи — долблёные колоды.
Когда летом он дважды качал мёд, то приглашал нашу тройку помогать. И мы день-деньской, на сменку — то я, то Лёнька, то Грач крутили ручку барабана. А потом ели прямо из рамок сотовый мёд, глотая его вместе с воском, и всем хвалились, что это полезно. Над нами кружились пчёлы, лезли чуть ли не в рот, но не жалили. Помню, припорол в гости Портянкин — тоже хотел отведать мёда, но пчёлы накинулись на него — и как бежал он от них в лес, махая руками и приседая, смешно было наблюдать.