И скучно и тихо стало в зимовке. Целый день дед Бурятов ходил по пасеке, по не топтанной годами и прихваченной морозами траве и зажимал правый бок, где у него болело, и стонал, и о чём-то думал. За ним по пятам, как хвост, ходила постаревшая Ведьма и печальными глазами заглядывала хозяину в лицо. Когда он обессилевал и неуклюже садился на траву, Ведьма тоже садилась рядом и жалобно скулила, и лизала ему руки.
...Мы с Колькой тайком смотрели за ним издали, а потом зашагали в посёлок — сегодня Матвей Ильич просил нас уйти. Ему хотелось побыть одному.
А наутро прорезал тишину собачий вой. Ведьма выла призывно, точно плакала — и все в посёлке всполошились.
Моя мать, на ходу утирая слёзы, подбежала к моей кровати и начала просить:
— Сынок, вставай. Иди-ка сбегай к Матвею Ильичу, что-то неладно с ним.
И я понял всё: и почему Матвей Ильич не оставил вчера нас с Колькой на ночлег. И почему не пил в тот день ни раствора сулемы, ни настоя корня женьшеня, который на днях привёз ему Лёнькин отчим, и даже не стал есть пирожки с повидлом, испечённые моей матерью. И потому я один идти в бурятовскую зимовку струсил, забежал за Колькой Грачом, и вдвоём нам было не так страшно. Впрочем, за нами уже шли люди из многих домов.
Ведьма встретила нас с Грачом у калитки и не загородила, как обычно, дорогу, не зарычала, но и не завиляла хвостом. Она посмотрела мне в лицо своими беспокойными глазами и побежала впереди, указывая дорогу.
Двери в зимовке были распахнуты настежь: что в сенцах, что в избе.
И когда мы с Грачом переступили порог, то невольно вздрогнули. И попятились. Дед Бурятов всем телом навалился на стол, опрокинул с него хлеб, солонку...
Под ногами деда, обутыми в кирзовые сапоги, лежала на боку крашеная в кирпичный цвет табуретка и на ней сырая грязь и пыльные листья — видно, Матвей Ильич ходил перед смертью зачем-то в лес.
Мы с Грачом набрались храбрости и обошли труп, чтобы заглянуть в бородатое лицо.
На Матвее Ильиче была новая чистая рубаха с застёгнутыми до самого верха пуговицами и новые брюки, чёрные и узкие, должно быть, старинные.
Пришедшие люди заполняли зимовку, молча снимали фуражки. Женщины начали утирать слёзы.
Трогать труп без милиционера никто не решился. Рыжая Ведьма бегала по кругу и повизгивала, не понимая людей. Возможно, она по-собачьи думала, что хозяину ещё можно чём-то помочь.
Пришёл Максимыч и старший лейтенант Колосов с серыми внимательными глазами.
Колосов приехал к нам недавно, и его ещё боялись. Он снял фуражку и недовольно сказал:
— Что же ждёте?.. Старика можно было положить и без нас. Тут никакого преступления.
И он поставил на ножки опрокинутую табуретку.
Максимыч и другие мужики подняли тело Матвея Ильича и понесли на застеленный аккуратно топчан.
Но старушка Авдошина властно закричала, что мёртвого на кровать класть нельзя. Грех.
И Максимыч и мужики замешкались, стали ждать пока сдвинут в ряд табуретки и стулья, — на них и положили Матвея Ильича.
— Ух, тяжёлый, — выдохнул Максимыч и покачал седенькой головой. Его кто-то толкнул в бок и кивнул на оттопыренный карман.
— Може, глянем, — спросил Максимыч у Колосова и показал тоже на карман. Тот коротко разрешил.
Тогда Максимыч вытащил из кармана исписанный листок бумаги и деньги — целую пачку.
Деньги положили на стол, бумагу развернули: это было письмо.
«Сельчане! — крупно и коряво писал Матвей Ильич. — Схороните меня на нашем кладбище, как полагается, но без попа. Был бы бог — разве дал бы он людям такую болезнь, от которой спасу нет. И войны не допустил бы.
И ещё, сельчане, простите меня за один грех. Не привык я оставаться в долгу, — и возвращаю ваши затраты».
Далее стояла подпись: «Бурятов Матвей Ильичов сын».
Максимыч кончил читать. Наступила мёртвая тишина, даже Ведьма, вытянувшись вдоль расставленных табуреток и стульев и положив голову на передние лапы, казалось, не дышала. Ветерок из дверей шевелил на спине рыжую с проседью шерсть. В окошко, на котором стояли бутылки с настоями женьшеня и сулемы, бились белые мухи — первый снег.
— Дайте мне эту бумагу. На память, — попросил дядя Лёша Лялякин и протянул руку.
Все знали, что они с дедом очень дружили, и начали просить Максимыча, чтобы он отдал, и Колосов кивнул — дал согласие.
Матвея Ильича хоронили через день: пока вырыли могилу, пока дядя Лёша сколотил гроб и сделал из дуба крест. Он обещал сделать ещё оградку, но это потом — пока не было досок. На кладбище мы с Колькой первыми бросили на гроб по горстке земли, потом застучали лопаты. А когда разошлись люди, у свежего бугорка земли с ещё пахнувшим дубовым крестом осталась рыжая Ведьма и улеглась около и смотрела вслед людям.