Горгулья, охраняющая кабинет директора, сдвинулась с места, и в коридор вышла мисс Честити, сообщив, что они могут войти.
Амикус Кэрроу внимательным взглядом обвел уставившихся в пол учеников, сидящих в креслах напротив.
– И зачем вы это сделали? – спросил он.
– Это была просто шутка, профессор, – посмотрев на директора, произнес Дэвид. – Мы не ожидали, что случится… такое.
Амикус цокнул языком.
– Дочь Джиневры Уизли, дочь Луны Малфой, – произнес он, и Джессика с Амелией поочередно вскинули головы, – сын Билла Уизли, – продолжил Кэрроу. – Не сказать, чтобы я был удивлен, что вы оказались участниками чего-то подобного. Учитывая, что я хорошо знал ваших родителей, еще до вашего рождения. Но ты, Лайза, каждый раз меня поражаешь.
Лайза открыла было рот, но так и не решилась опротестовать сказанное. Как ни крути, все в школе знают, что именно она была лидером и инициатором всех их проделок.
– Сегодня важный день для Хогвартса, а вы устраиваете мне такие сюрпризы.
– Простите, профессор, – почти в один голос проговорили ученики извиняющимся тоном.
– Думаю, вы понимаете, что завтра с утра вы берете тряпки и идете в кабинет зельеварения отмывать результат вашей выходки. Без магии. А сейчас, свободны.
– Все, кроме тебя Лайза, – добавил Кэрроу и, тяжело вздохнув, девушка опустилась обратно в кресло.
Когда они остались вдвоем, Амикус положил сцепленные в замок руки на стол и произнес:
– Ну, рассказывай, почему половина твоих соучеников теперь похожа на пикси-переростков?
Лайза не смогла сдержать смешок, вспомнив покрытое ярко-синей субстанцией лицо Дарлы. Затем, состроив огорченное лицо, она затараторила:
– Папочка, я не виновата. Просто на прошлой неделе Лестрейндж скормила гиппогрифу мое эссе по трансфигурации. Ну я и решила ей отомстить. Я хотела просто испортить ее зелье. Честно. Откуда мне было знать, что, если добавить щупальце растопырника в противонасморочную настойку, она рванет?
– Например, ты могла бы слушать профессора Лоуренса на уроках, – предложил Амикус. – Уверен, он упоминал о том, какие ингредиенты категорически противопоказанно мешать друг с другом.
– Ну, паааап, – протянула Лайза, – он такой зануда. Меня все время в сон клонит от его дурацкого монотонного голоса.
Амикус с трудом подавил улыбку.
– Знаешь, Лайза. Твоя причастность практически ко всем происшествиям, случающимся на территории школы, иногда заставляет меня сомневаться, что в тебе мои гены. Но сейчас ты смогла развеять мои сомнения. Да, ты определенно моя дочь, – Кэрроу откинулся на спинку кресла и, видимо, оказавшись в плену ностальгии, мечтательно поднял глаза к потолку, на котором расстилалось звездное небо, а затем произнес: – Я тоже не любил зельеварение. Ни на одном экзамене я не получил выше удовлетворительно, и то, думаю, это из-за того, что преподаватель зелий был деканом нашего факультета – он очень пекся о репутации Слизерина и не мог допустить, чтобы его ученик остался на второй год.
– Зелья – полный отстой, – скрестив руки на груди с угрюмым видом констатировала девочка. – Вот «Темные искусства и материи» – это круто.
– Да. Я заметил твою тягу к разрушениям, которые, к слову, способны вызвать подобные искусства, если их применять без должного контроля, – Амикус пристально взглянул дочери в глаза. – Мне же не нужно напоминать тебе, что темная магия, несмотря на свою «крутость», вовсе не игрушка, и изучаете вы ее исключительно для того, чтобы, если столкнетесь с темным магом, знать, что от него ожидать.
– Помню я, помню. Ты почти каждый день это повторяешь! Сколько можно, в самом деле?
– Ладно-ладно. Всё, иди на уроки. И не забудь: завтра с утра вы вчетвером отмываете класс.
– Привет, ты что-то рано, еще никого из родителей нет.
– Привет, Амикус, – Рабастан Лестрейндж пожал руку Кэрроу. – Слушай, скажи мне как человек, работающий с детьми, что у них с чувством стиля, а? Неужели мы были такими же в их возрасте?
– Ну, детям свойственно искать себя… И да, конечно, мы были ничем не лучше, – вдруг Амикус с сомнением повел бровями, – Погоди, а ты о чем-то конкретном спрашиваешь?
– Да, посмотри, вот что это такое? – Рабастан кивнул в сторону группы школьников, стоящих неподалеку. – Допустим, я готов принять тот факт, что им захотелось поэкспериментировать с цветом, но зачем красить волосы клоками? И почему именно в синий? Вот, скажем, чем плох зеленый – цвет Дома Слизерина?
– Басти, послушай…
– Ладно, не надо мне снова все это рассказывать, – Рабастан отмахнулся, не давая Кэрроу возможности закончить фразу. – Не буду я больше упоминать про отличия факультетов. Я прекрасно помню, что вы тут все стараетесь сделать учеников более сплоченными, и поэтому поделили их на классы независимо от Дома, к которому они принадлежат, и унифицировали форму, оставив только герб факультета на пиджаках. И я как бы не против… Просто, может, стоит подумать о том, чтобы они в целом выглядели презентабельно? Потому что, знаешь, эта молодежная мода…
– Да никакого отношения к молодежной моде это не имеет, – произнес Кэрроу. – У нас сегодня утром произошел инцидент в классе зельеварения. Половина присутствующих там учеников оказались пострадавшими. Кожу очистить получилось сразу, а для волос требуется больше времени.
Лестрейндж помрачнел.
– Инцидент, говоришь? – он тяжело вздохнул. – И кто на этот раз – мой сын или твоя дочь?
– Лайза, – ответил Кэрроу.
– Слава Салазару! Представляю, как бы взбесилась Лаванда, если бы мой оболтус опять что-нибудь выкинул. Знаешь, она мне до сих пор припоминает случившееся две недели назад. Говорит, это всё мои гены, что это из-за них Брэндону пришло в голову полезть на фестрала. И получается, я виноват заочно, что тот его лягнул, сломав ему руку.
– У меня наоборот. Когда Лайза что-нибудь учудит, Марисса винит во всем себя, вроде как плохо ее воспитала. Но я-то понимаю, что, когда дочку осеняет очередная «гениальная» идея – это работа моих генов.
Рабастан усмехнулся.
– Да уж, с детками нашими не соскучишься.
– Пусть лучше так, чем враждовать как враждовали мы, – произнес Амикус. – Они совсем другие. Твой слизеринец встречается с гриффиндоркой, а у моей тоже среди друзей ребята с разных факультетов – Амелия Малфой и Джессика Лонгботтом с Когтеврана, Катерина Долохова и Дэвид Уизли с Гриффиндора. Конечно, у них бывают мелкие стычки. Например, твоя Дарла терпеть не может Лайзу, вечно ей гадости делает, а моя отвечает ей тем же. Но это просто детские проделки и не идет ни в какое сравнение с тем, что творили мы. Наши дети определенно лучше нас.
– А почему портрет не «живой»? – Антонин вгляделся в портрет Гарри Поттера, висевший на почетном месте в коридоре славы погибших защитников Хогвартса.
– Мы с Джинни так решили, – ответила Гермиона. – Маггловский портрет на стене школы чародейства и волшебства – это как связующая ниточка для двух миров, к которым принадлежал Гарри.
– Вот вы где, а я вас повсюду ищу, – Антонин и Гермиона повернулись на голос. По коридору им навстречу спешила Катерина. – Праздник уже начинается, идемте.
Девочка подошла к родителям, и Гермиона обняла дочь за плечи, а Антонин положил ладонь на талию жены. Так, прижавшись друг к другу, они втроем двинулись в сторону Большого зала. Многие из людей, мимо портретов которых они проходили, были для Гермионы как вторая семья – Молли и Артур, Рон, Фред и Джордж, Перси, Чарли, профессор МакГонагалл, Римус и Тонкс…
Спустя столько лет, Гермионе наконец-то удалось уговорить Антонина посетить коридор славы. Едва они пришли сюда, она ощутила напряжение, которое сковало ее мужа, пока его взгляд бегал по портретам, висевшим на стене. С момента последнего совершенного им преступления прошло больше пятнадцати лет, но Долохов ни на секунду не позволял себе расслабиться, каждый день пытаясь искупить грехи, камнями лежащие на его совести.