Все те жуткие сцены на долю секунды возникали и тут же исчезали у нее перед глазами, пока Долохов приближался.
И вот, он уже совсем близко. Между ними всего один метр.
Каждая клеточка тела дрожала, каждый мускул ныл от напряжения. Кровь стучала в висках с такой силой, что, казалось, сейчас разорвет тонкую кожу и хлынет наружу.
И вдруг…. ее отпустило. Мышцы расслабились, подарив недолгое, но такое необходимое облегчение. Даже страх улетучился, уступив место спокойствию и апатии. На какие-то пару-тройку секунд в реальности вокруг нее будто сгладились все углы, и боль от соприкосновения с ней ушла.
Испытывая это непонятное ей пока ощущение, Гермиона внезапно осознала, что Долохов так и не приблизился к ней.
Напряжение моментально вернулось снова.
Осторожно Гермиона подняла глаза на замеревшего перед ней мужчину, посмотрев ему в лицо. Она ожидала увидеть что угодно – типичные для него холод и жесткость или насмешку и издевку – но никак не то, что увидела. Долохов выглядел искренне шокированным и … смущенным? Он просто стоял и смотрел куда-то вниз, а в его глазах закручивался вихрь эмоций, сменяющих друг друга как в калейдоскопе. В замешательстве Гермиона проследила за его взглядом.
Пол под ее босыми ногами был мокрым. Это странно. Откуда здесь вода?
Понимание накрыло ее слишком стремительно. Гермиона начала задыхаться, щеки стали алыми от сильнейшего стыда. Это не вода.
Это невозможно. Это не могло произойти с ней. Прямо здесь…. Перед ним.
Страх, стыд и чувство полной безысходности смешались в жесточайший коктейль, который девушка была не в силах выдержать. Мир вокруг начал ускользать, и Гермиона медленно сползла по стене, рухнув на колени. Слезы неудержимым потоком заструились по щекам, застилая глаза мутной пеленой.
Она не знала, сколько времени провела вот так – на полу, в слезах – но, когда поток слез уменьшился, и она снова открыла глаза, то обнаружила, что осталась в комнате одна. Похоже, она была настолько погружена в переживания, что даже не заметила, как Долохов ушел.
Он оставил ее одну, снова озадачив своим странным поведением. Почему он не проклял ее за эту выходку? Почему не избил? Ведь Долохов не брезговал маггловскими приемами, Гермиона помнила, как он дрался во время битвы в Отделе тайн. Но он просто…. ушел. Хотя, возможно, той унизительной сцены, которую он наблюдал, было достаточно, чтобы повеселить его сегодня.
Последние три недели были настоящим адом. И Амикус был рад, что эта маленькая блондиночка, так удачно возникшая на пути, может разбавить его тягостные будни небольшой искрой ностальгии по тем временам, когда все было иначе, тем временам, которые он не ценил.
– Вставай, красотка, – произнес он, стоя у подножия кровати.
Луна свесила ноги, и аккуратно соскользнула с постели.
Он подошел к ней впритык и посмотрел на нее сверху вниз. По сравнению с худощавым и высоким Амикусом, Луна и так была маленькой, но, когда он возвышался над ней вот так, она чувствовала себя практически Дюймовочкой.
– В моем доме ты не будешь носить эту безвкусицу, – мужчина поддел пальцами кромку ее платья и чуть оттянул. – Снимай.
На пару секунд Луна замешкалась. Он что, хочет, чтобы она разделась прямо здесь?
– Тебе что-то не ясно? Мне повторить приказ? – не скрывая удовлетворения в голосе, спросил Амикус.
Луна отрицательно покачала головой и потянулась к шнуровке, расположенной на правом боку. Несмотря на то, что пальцы ее дрожали, ей все же удалось довольно быстро расправиться с завязками, и уже через минуту платье упало к ее ногам.
С неприкрытым удовольствием Амикус пожирал глазами невинное тело девушки, с ликованием отметив, что ее щеки вспыхнули румянцем, когда он провел тыльной стороной ладони от ее плеча вниз к предплечью.
– Честное слово, если бы я знал, что чтобы тебя усмирить, достаточно тебя раздеть, я бы сделал это еще в Хогвартсе, – усмехнувшись, произнес Амикус.
Он обошел дрожащую фигурку вокруг, окинув ее заинтересованным взглядом с головы до ног. Луна обхватила ладонью правой руки предплечье левой в отчаянной попытке хоть немного прикрыться.
– А ты хорошенькая, – сказал он, пальцами приподняв ее голову за подбородок. – Если бы не обстоятельства, я бы даже оставил тебя себе.
Луна удивленно моргнула.
– Но разве не Вы теперь мой… хозяин?
– Ах, как же приятно слышать эти слова из твоих уст, красотка, – Амикус усмехнулся. – Увы, но нет. Ты лишь подарок. Через две недели ты станешь собственностью Драко Малфоя.
Девушка напряженно сглотнула.
– Вы ведь с ним общались вне стен школы, не так ли? – спросил Амикус, вальяжно расположившись в кресле напротив. – Когда тебя держали в подвале поместья Малфоев?
– Д-да, – дрожащим голосом произнесла Луна, – немного общались.
– И что ты думаешь о Драко Малфое?
Луна отвела глаза в сторону, видимо, подбирая слова. Амикус подался вперед и задал прямой вопрос, ответ на который должен был стать ключевым элементом паззла, всплывшего у него в голове после сегодняшнего собрания:
– Что он делал с тобой в подвалах Мэнора?
Девушка чуть нахмурилась и проговорила:
– Ничего. Он ничего со мной не делал.
Амикус сощурил глаза, и Луна продолжила:
– Он приходил пару раз в день. Приносил еду. И… рассказывал новости… О Хогвартсе, о ребятах, о разном…
Кэрроу хмыкнул.
– Значит, ты не считаешь его жестоким, или, скажем, садистом?
– Нет, конечно, нет! Он совсем не такой.
– Ин-те-ре-сно, – протянул Амикус, встав с кресла. Он подошел к окну и, сложив руки перед собой, пару минут молчал, казалось, обдумывая что-то. А потом повернулся к Луне и спросил: – Скажи, красотка, как ты считаешь, может ли человек, не склонный к жестокости, за пару месяцев превратиться в безжалостного убийцу?
Луна помедлила с ответом, отведя глаза в сторону, а потом, пронзив Кэрроу уверенным взглядом, сказала:
– Я думаю, нет.
Амикус кивнул, и его губы растянулись в улыбке:
– Вот и я так думаю.
Ночь Гермиона так и провела – сидя на медленно высыхающем полу недалеко от кровати. Она была совершенно истощена морально и, похоже, тело ее тоже ослабло.
Утром, едва первые лучики солнца проникли в комнату, девушка перевела взгляд, до этого устремленный куда-то в пустоту, на дверь. Она ждала, что Долохов ворвется сюда. Но он так и не появился, даже когда золотые лучи уже вовсю рассекали небосвод.
Зато появилась Руна с подносом, полным разнообразной еды. По виду эльфийки было ясно, что она определенно чувствовала, что что-то не так, но попыток заговорить с Гермионой не предпринимала, а просто поставила поднос на прикроватную тумбочку и тут же аппарировала прочь. Возможно, это был приказ Долохова, а может, Руна просто не понимала, как себя вести с подозрительно притихшей девушкой, которая не шевельнулась и даже не подняла глаз, когда она материализовалась в комнате.
Гермиона ощущала себя в какой-то прострации, в ее сознании по-прежнему была мешанина из воспоминаний – об Азкабане, мертвых друзьях и событиях вчерашнего вечера. А еще перед глазами стояло смущенное лицо Долохова, которое не позволяло ей избавиться от охватившего ее всю чувства унижения. Где-то на задворках сознания она понимала, что всему виной стресс, накопившийся за эти три насыщенные страшными событиями недели, но от этого ей не становилось легче.
Слезы снова заполнили глаза.
Когда Антонина что-то нервировало, мешая рассуждать рационально, он брал в руки какую-нибудь книгу и углублялся в чтение. Книги помогали ему привести мысли в порядок и успокоить бушующие чувства.
Большинство его знакомых были уверены, что диапазон испытываемых им эмоций крайне скуден. На самом же деле, за этой внешней холодностью и кажущимся равнодушием скрывалась огромная мозаика из различных переживаний и страстей. Но Антонин помнил наставления отца: никто не должен знать, что ты чувствуешь, эмоциональный мужчина в глазах других слаб, а слабого никогда не будут воспринимать всерьез. И он научился надевать маску безразличия еще будучи подростком – его почти никогда не видели радостным, грустным, взволнованным, влюбленным. Единственное, что он позволял себе проявлять публично, были разные градации злости – от недовольства и неприязни до гнева и ярости.