– Ну, я… – Антонин замялся.
– Понятно. Значит второе, – произнес Роули уверенно, а потом продолжил: – Тогда нужно, чтобы девочка при виде тебя не испытывала всепоглощающий ужас.
– И как этого добиться?
– Для начала, перестань смотреть на нее этим своим фирменным взглядом.
Антонин нахмурился:
– О чем ты?
– Я о том твоем взгляде, от которого взрослые-то волшебники чуть в штаны не накладывают.
Антонин бросил на собеседника холодный взгляд исподлобья.
– Да, – Роули кивнул, – именно об этом взгляде я и говорю.
Долохов моргнул, и черты его лица немного смягчились. Торфинн тем временем продолжал:
– Неудивительно, что девочка так среагировала. Сколько ей лет? Восемнадцать? Девятнадцать? Молоденькая еще совсем, а уже столько всего испытала. Война, потеря друзей, торги…. Азкабан…. И ты сам понимаешь, что она могла там увидеть. Тебе нужно постараться быть с грязнокровкой помягче. Следи за ее реакцией на твои действия и слова и корректируй их по ходу при необходимости. Я уверен, она сейчас в таком состоянии, что одно неосторожное слово, и у нее может поехать крыша.
Антонин внимательно слушал Роули, но понимал, что с коммуникацией у него будут явные проблемы. Он об этом даже никогда не задумывался. Подстраиваться под собеседника – это вообще не про него. Антонин всегда говорил, что думает, а если мысли озвучивать было небезопасно, он просто молчал. Единственный человек, в разговоре с которым он тщательно обдумывал, что планирует сказать, был Темный Лорд. Оно и понятно – опрометчиво брошенное слово могло обернуться летящей в твою сторону Авадой.
Но на то, как все остальные воспримут его слова, ему было наплевать. А уж подстраиваться под грязнокровку…
– И, помимо этого, тебе нужно дать ей немного свободы, – сказал Роули.
– Ты охренел что ли? Может, еще предложишь ошейник с нее снять и палочку вручить?
– Не утрируй. Я имел в виду создать для нее иллюзию выбора. Пусть ей кажется, что она может хоть что-то решать сама. И вот, кстати, почему на ней до сих пор тюремный ошейник? Надень на нее браслет – эффект тот же, а воспринимается уже по-другому.
Антонин бросил усталый взгляд в окно. А он-то думал, что самое сложное будет вытащить девчонку из Азкабана.
Солнце уже давно перевалило за полдень, и его яркие лучи освещали просторную спальню, где находилась Гермиона. Ночь и сутки после того постыдного происшествия Гермиона провела на полу, почти не двигаясь. Ее периодически потряхивало от нервного перенапряжения, есть совсем не хотелось, поэтому она игнорировала еду, которую исправно три раза в день приносила Руна.
На второй день она встала и немного походила, разминая затекшие мышцы, а затем снова опустилась на пол, на этот раз в углу, откуда был лучше обзор на комнату. Сегодня, на третий день ее пребывания в поместье Долохова, она осознала, что ей хочется помыться. Липкая, раздраженная кожа была лишним напоминанием о событиях той злополучной ночи. Зайдя в ванную комнату и увидев в отражении свое опухшее от почти непрекращающихся рыданий лицо, Гермиона наспех ополоснула его и сделала несколько крупных глотков прохладной воды, ощущая теперь почти нестерпимую потребность в жидкости.
Приняв ванну, девушка вернулась в спальню и огляделась. Что ей делать теперь?
Одеться? Гермиона посмотрела на шкаф. Нет, Долохов не дождется. Она не сдаст позиции. Она сказала, что не станет надевать одежду погибшей женщины, и пусть накладывает Империус, если ему так уж хочется увидеть ее в одном из платьев той несчастной.
Девушка подошла к кровати и стянула с матраса покрывало. Обернувшись им в три слоя, Гермиона сделала из него что-то наподобие туники. Хотя больше это было похоже на одеяние домашних эльфов. Да и плевать! Теперь она почти такой же домашний эльф. С грустью Гермиона вспомнила свою прошлую жизнь, которая сейчас казалось чем-то почти нереальным, те безвозвратно ушедшие времена, когда она была многообещающей студенткой одной из лучших школ магического мира и планировала заняться наукой, может, пойти работать в Министерство, и, конечно, начать общественно-политическую кампанию по отмене рабства для домашних эльфов. Девушка горько усмехнулась про себя: сейчас, похоже, у домовиков больше прав, чем у нее.
Неожиданно, ее живот заурчал. Ну да, последний раз она ела еще в Азкабане (если, конечно, ту серо-белую жижу можно было назвать едой). Девушка повернулась к прикроватной тумбочке, где стоял поднос с завтраком, принесенным Руной. Тосты с джемом манили ее, как пчелу цветочный нектар. Она практически набросилась на хлеб, съев его за какие-то полминуты. Чай она пить не стала – там наверняка что-то намешано, и добровольно вливать в себя какое-то зелье она не станет.
Что теперь?
Гермиона подошла к окну. Погода была просто чудесная. Солнце заливало золотистым светом неухоженный, но все равно обладающий каким-то особым шармом сад. Маленькие разноцветные птички прыгали по веткам раскидистой ивы, щебеча между собой.
Девушка с ногами забралась на небольшую тахту, стоявшую впритык к подоконнику, и обхватила колени руками.
За два дня Долохов так ни разу и не появился. Неужели она стала настолько омерзительна ему, после того, что произошло, что он больше не хотел ее видеть? Она была бы рада, если бы это было так. Гермиона решила, что вполне может провести в этой комнате всю оставшуюся жизнь.
С другой стороны, она знала, что этим ее мечтам не суждено сбыться. Долохов не позволит ей просто доживать тут остаток своих дней, в тишине и спокойствии. Он не для этого хотел купить ее. Не для этого вытащил ее из Азкабана.
Что он будет с ней делать? Накажет ли за то, что произошло в ту ночь? Насколько он будет к ней жесток?
Гермиона, конечно, понимала, что больше не принадлежит самой себе, но все никак не могла до конца принять тот факт, что теперь она лишь тело, объект для удовлетворения чужих желаний. И она могла лишь догадываться, как быстро она, неопытная, хрупкая девочка, наскучит Долохову.
А что будет после?
В ней теплилась надежда, что муки ее продлятся недолго и закончится все безболезненно. Вероятно, в конце концов, она либо станет жертвой Убивающего, что будет, наверное, просто подарком судьбы, либо сойдет с ума от пыток, что в нынешней ситуации виделось ей не таким уж плохим исходом, ведь нездоровый мозг не способен адекватно реагировать на боль, а значит будет легче.
Впрочем, в ее сознании возникал и еще один, но поистине жуткий сценарий, о котором она старалась не думать. Сценарий, где ее передавали бы из рук в руки, от одного Пожирателя другому, и так до тех пор, пока ее тело кого-то привлекает и пока в ее глазах разум не уступил место безумию. Иными словами, пока она все видит, чувствует и привлекательно корчится в муках, пробуждая больное желание в своих мучителях.
Жуткие образы возможных вариантов ее дальнейшей судьбы всплывали перед глазами, сменяя друг друга. Кто бы мог подумать, что самую умную ведьму своего поколения ждет такая незавидная участь…
Две птички прыгнули на подоконник по ту сторону окна. С минуту они чистили друг другу перышки, а потом вдруг взмахнули своими маленькими крылышками и взмыли ввысь, стремительно скрываясь из виду.
Как бы она хотела стать такой же птичкой и улететь прочь отсюда.
Эмоции захватили ее внезапно, последние пару дней для нее это стало уже практически нормой. Может, так и сходят с ума?
Глаза снова закрыла пелена, и Гермиона спрятала лицо в ладонях. Тихий плач постепенно перерос в судорожные рыдания. А она, наивная, думала, что в ней больше не осталось слез.
Антонин больше не мог медлить (и не хотел). Сегодня он сделает первый шаг, последует совету Роули. Или, по крайней мере, очень сильно постарается ему последовать.
Быть помягче. Что это, черт подери, значит? Нет, он, конечно, смутно представлял себе, как это должно выглядеть в результате. Но как прийти к этому результату?
Антонина нельзя было назвать мягким даже с очень большой натяжкой. Сколько себя помнил, он был резким, отстраненным и неприступным. Даже в подростковом возрасте он чаще был один, ведь любые попытки его ровесников завести с ним дружбу заканчивались ничем. Вот просто вообще ничем. Антонин вяло реагировал на их попытки завести дружеский диалог, отвечая все больше односложными словами или короткими фразами. А когда собеседники, отчаявшись или потеряв интерес, отходили в сторону, он очень быстро о них забывал, снова погружаясь в свои мысли.