Джагсон не переносил взгляд Долохова буквально на физическом уровне. И когда этот ненавистный ему человек так унизил его тогда в Азкабане, он в ярости искал способ отомстить.
И, наконец, шанс на месть подвернулся совершенно внезапно. В лице маленькой грязнокровки, которая наградила его этим уродским шрамом. Это будет двойная месть. И сладко будет не только от факта свершения мести, но и от самого процесса.
Голова раскалывалась, когда она медленно открывала глаза. Даже такое простое действие, как поднятие век, отдавалось резкой болью в висках. Первое, что увидела Гермиона, когда ее взгляд сфокусировался, было лицо Джагсона, нависшего над ней.
– Наша птичка, наконец, очнулась, – сладко пропел он.
Гермиона окончательно пришла в себя и, заметив, что она совершенно голая лежит на кровати, попыталась встать, но что-то удержало ее на месте. Девушка дернулась, осматриваясь: ее руки была расставлены в стороны и привязаны к изголовью кровати, а ноги – к подножию.
– Отпустите, – слабо проговорила Гермиона, не слишком веря, что это возымеет эффект.
– Конечно, отпустим, малышка, – проворковал Джагсон, обхватив пальцами ее сосок и шутливо потрепав его. – Только сначала позабавимся.
Тут Гермиона почувствовала, как матрас справа от нее прогнулся и, повернувшись, увидела расположившегося рядом Селвина. Он положил горячую ладонь ей на талию и провел ею вниз по животу.
– Мой хозяин – Антонин Долохов, и если он узнает об этом… – Гермиона не смогла скрыть паники в голосе.
– Оо, мы хотим, чтобы он об этом узнал, – перебил девушку Джагсон, припав губами к ее соску и больно прикусив его зубами, отчего девушка вскрикнула. – Я мечтаю посмотреть на его лицо, когда он увидит, что мы с тобой сделаем, грязнокровка.
<Жестокая сцена>
Джагсон опустил руку на ее половые губы и, раздвинув их, жестко вторгся в ее лоно. Его рука начала резкие возвратно-поступательные движения в ее совершенно сухом влагалище, и жжение в какой-то момент стало почти невыносимым. В это время Селвин накрыл губами второй ее сосок, пока его рука медленно заскользила вверх к животу и, оказавшись в районе пупка, с силой смяла тонкую кожу. Слезы брызнули из ее глаз.
– Прошу вас, не надо! – простонала она.
Ее мольба вызвала улыбку Джагсона.
– Это только начало, мелкая шлюха, – бросил он и вызвал новый стон Гермионы, когда жестко обхватил сосок ее левой груди и сильно потянул вверх.
Девушка пронзительно вскрикнула, за что получила увесистую пощечину от Селвина, заставившую ее притихнуть.
– Я знаю, в чем проблема. Ты совсем сухая, – произнес Джагсон деланно участливым голосом и, заглянув Гермионе прямо в глаза, добавил: – Я помогу тебе намокнуть.
Он встал с постели и достал волшебную палочку, которая после взмаха превратилась в кнут, похожий на те, какими всадники корректируют движения лошади.
– Следы останутся, – произнес Селвин, когда тот замахнулся для удара.
– Я этого и хочу, – бросил Джагсон и нанес первый удар на беззащитно распластанное на кровати тело Гермионы.
Удар пришелся на живот, и девушка взвизгнула. Не дав ей и пары секунд передышки, Пожиратель обрушил два точных удара на ее грудь, явно стараясь задеть соски, а следующие два на талию. На бледной коже стали проступать красные следы, а в районе соска правой груди, куда попал кнут, сконцентрировалась резкая боль.
Джагсон схватил за волосы захлебывающуюся в рыданиях девушку и, повернув ее к себе лицом, прошипел:
– Больно, сучка? Мне вот было. И ты ответишь за свою выходку втридорога.
Гермиона снова почувствовала вторжение пальцев в свой узкий вход.
– Уже мокрая, но недостаточно, – сказал Селвин.
– Что ж, очевидно, как и все шлюхи, она любит погрубее, – прокомментировал Джагсон. – Поможем сучке получить более яркое удовольствие.
Девушка едва успела понять, что он имел в виду, как острая боль от соприкосновения кнута с нежной кожей ее половых губ пронзила ее будто шампуром. Боль в груди была пустяком по сравнению с этим. Новый удар погрузил ее в полубессознательное состояние.
<Конец жестокой сцены>
На минуту Гермионе показалось, что она оглохла от собственного истошного вопля, потому что то, что случилось потом, произошло для нее в абсолютной тишине. Несмотря на пелену, застилающую ее глаза, она видела, как какая-то сила отбросила Джагсона на несколько метров от нее, и как Селвин открыл рот в безмолвном крике и, слетев с кровати следом за товарищем, рухнул на пол и больше не шевелился.
Хоть слезы и затуманивали ее взор, она лишь по мягкому прикосновению пальцев к ее щеке поняла, кто перед ней.
– Ничего, лапонька, мы все это залечим. Все будет хорошо, – проговорил он, но Гермиона слышала сказанное лишь урывками.
– Антонин, – только и смогла выдохнуть она, перед тем как провалиться в забытье.
Это точно был Джагсон. Больше никто не осмелился бы притронуться к его собственности. Так думал Антонин, когда они с Роули шли по коридорам Мэнора.
Когда он в очередной раз бросил взгляд на группу рабынь, сидящих чуть в отдалении от места, где он стоял, беседуя с Яксли и Ноттом, Антонин заметил, что его грязнокровки среди них нет. Поначалу он подумал, что она опять предприняла попытку к бегству. Он подошел к Малфою и попросил призвать эльфов, чтобы те нашли беглянку на территории поместья. Он знал, что за пределы ограждений ей все равно было не прорваться.
Одна из эльфиек, сказала, что видела, как двое мужчин несли девушку, которая была без сознания, по направлению к гостевым спальням на втором этаже. И его поглотила ярость. Захватив по пути Роули, который только что прибыл в поместье, он направился на поиски грязнокровки.
Истеричный крик раздался за одной из дверей на втором этаже, и Антонин, не раздумывая, взмахом волшебной палочки снес ее с петель. Луч Эверте Статум ударил в грудь нависшему над его грязнокровкой Джагсону, и тот отлетел к окну, ударившись о массивный подоконник. Селвин, попытавшийся отбиться, получил от Антонина модифицированное им Режущее, а Роули в тот же момент метнул в него Отбрасывающее, а следом Парализующее.
Долохов подлетел к кровати, на ходу снимая чары Инкарцеро. Девочка едва шевелилась, когда он коснулся ее, и отрубилась сразу же, как произнесла его имя. Он сильнее сомкнул пальцы на палочке и перевел взгляд на Джагсона, который уже начал приходить в себя.
Никто не смеет трогать мою грязнокровку. Ублюдок за это заплатит.
– Что я тебе сказал тогда в Азкабане, Джагсон? – стальным и совершенно спокойным голосом произнес Антонин, встав в метре от сидящего на полу мужчины. – Я сказал тебе, держаться подальше от моей собственности. Но, похоже, слов ты понимаешь. Придется учить тебя действиями. Круцио!
Антонин знал, что боль, которую приносит сейчас Джагсону его Пыточное практически нестерпима, ведь он был просто в ярости. Он ненавидел этого человека каждой клеточкой своего тела и хотел, чтобы он в десятикратном размере ощутил те муки, которые наверняка испытывала его маленькая грязнокровка.
К неудовольствию Антонина, Джагсон не доставил ему радости своими длительными криками, а вырубился от болевого шока уже после третьего Круциатуса.
Так просто ты не отделаешься, мразь.
Долохов стал рисовать в воздухе руну.
– Что ты делаешь? – спросил Роули. – Надо стереть им память.
– Сотрем. Но сначала я оставлю ему маленький подарочек, – отозвался Антонин.
Закончив рисунок, он толкнул его ладонью по направлению к Джагсону, и тот осел у него на груди и растворился.
– Забвение придется накладывать тебе, я не в том состоянии, – произнес Долохов, – не смогу сейчас достаточно сконцентрироваться.
– Чем заменим воспоминания? – произнес Роули, вскинув палочку и направив ее на Селвина.